Татьяна Андреева - Прощай ХХ век (Память сердца)

Наш театр состоял из нескольких девушек и молодых людей со старших курсов факультета иностранных языков. Заниматься было очень интересно, мы чувствовали себя настоящими артистами. Я к тому времени познакомилась в областной библиотеке с двумя студентами филиала московской студии МХАТ при Вологодском драматическом театре. Один из них, Борис Рябцев, приехал из Москвы и был сводным братом Виталия Соломина, иногда посещавшего Вологду. Второй, Владимир Ткачев, приехал из Ленинграда. Оба были по сравнению с моими вологодскими друзьями очень начитанными, развитыми и интересными. Я с восторгом дружила с ними, тем более что они считали меня своим человеком, близким к театральному миру. Теперь забавно об этом вспоминать, но тогда ребята приходили на наш студенческий спектакль, а после просмотра говорили мне: «Ты, Татьяна, обаятельная!» Слово «обаятельный» в качестве похвалы актерских способностей вошло тогда в моду в театральных кругах Москвы и звучало для меня из уст профессионалов тем более лестно.

Мы много времени проводили вместе, разговаривали, ходили гулять, в кино, на спектакли, в которых участвовали ребята, собирались у них на квартире, слушали музыку и пили дешевое вино. Благодаря Маше и моим театральным друзьям я познакомилась с российским и зарубежным кинематографом. От них я впервые услышала о неореализме в кино, узнала, чем отличается итальянское кино от польского, а польское от отечественного. В Вологде в то время был клуб любителей кино, располагавшийся в малом зале кинотеатра «Искра» (теперь это кинотеатр «Салют»). Там я увидела фильмы Антониони, Феллини, Дзефирелли, Ежи Кавалеровича и Анджея Вайды, а также первые фильмы Андрея Тарковского. Надо сказать, что в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века кинематограф, да и искусство в целом бурно развивались во всем мире и в СССР тоже. И мы, ощущая себя частью молодой интеллигенции, интересовались современным искусством, включавшим литературу, живопись, кино и театр. Кроме кино в нашей стране стала очень популярна поэзия. Появилась целая плеяда поэтов — Булат Окуджава, Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Белла Ахмадуллина, которых воспринимали, как вестников новой, свободной жизни. В Москве, в Технологическом институте и Политехническом музее, собирались огромные аудитории студентов, молодых ученых, инженеров, врачей и учителей. Молодежь с восторгом слушала стихи этих и других новых поэтов, жила и горела тем, что находила в них. Ни в одной другой стране мира не было и не могло быть ничего подобного. Только у нас так беспощадно сдерживалось все новое, что стремилось заменить старое, отжившее. И когда вдруг «открывались шлюзы», любое современное течение, направление жизни превращалось в бурный поток, летящий вперед в тесных берегах ограничений. Первые стихи этих поэтов печатали в модных толстых журналах, таких как «Юность», «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Октябрь» и «Нева». Я открывала для себя новых писателей, чьими книгами зачитывалась вся страна. Они были для нас, как глоток свежего воздуха. Ярчайшими и популярнейшими среди них стали Василий Шукшин, Виктор Астафьев, Андрей Битов, Владимир Дудинцев, Юрий Казаков, Василий Аксенов, Василий Белов, Юрий Трифонов и другие.

Издавался популярный журнал переводной литературы — «Иностранная литература», в котором мы находили все новинки европейской и американской литературы. В нем я впервые прочитала перевод романа Джеймса Джойса «Улисс», а потом уже нашла его на английском языке, и он вошел в мою жизнь, учебу в институте и в аспирантуре.

Толстые журналы были явлением, свойственным только нашей стране, они отчасти покрывали книжный дефицит, открывали новых писателей и поэтов, и остались в нашей памяти одним из знаков, характерных для российской культуры двадцатого века.

Как все молодые люди, мои друзья жили очень скромно. По сравнению с ними я была богачкой, потому что еще не отделилась от родителей, и уж голодать-то мне не приходилось. Моя хлебосольная мама приглашала в гости всех моих друзей и с удовольствием устраивала для них настоящие пиршества. Мама всегда замечательно готовила, а в 1965 году в вологодских магазинах были еще почти все продукты, можно было купить мясо, колбасу, рыбу, молоко, масло. Рынок служил источником овощей, зелени и ягод. Мама была редкой кулинаркой, она делала вкуснейшие заготовки — салаты, маринады, овощную икру и варенья всех сортов. Будучи страстным грибником, мама заготавливала также маринованные и соленые грибы. Все это выставлялось на стол в большом количестве, и мои гости млели от удовольствия.

В нашу компанию, душой которой была Маша Ильюшина, влилась Тамара Рачева, умная, красивая, образованная девушка, быстро завоевавшая симпатии молодых актеров. Мне, по незначительности возраста, отводилась скромная роль благодарного, очарованного зрителя и, если хотите, ученицы. И эта роль меня вполне устраивала. Общение со старшими, такими неординарными людьми, в какой-то мере, заменило мне столичное общение, которое имели мои подруги, уехавшие из Вологды. Я уже тогда понимала, насколько мне повезло с друзьями, и внимала всему, что они говорили. Мое сердце и душа были открыты для них. Наверное, мои друзья это сознавали и потому так снисходительно и по-доброму обращались со мной.

В институте я стала учиться отлично. Маша хоть и посмеивалась над тем, что у меня круглые пятерки по общественным предметам, но сама же способствовала моей хорошей учебе, одаривая вниманием и дружбой. Как замечательно было целыми днями просиживать в библиотеке, рассматривать прекрасные альбомы живописи в зале иностранной литературы, читать книги и новые журналы в читальных залах, думать, общаться с друзьями, наблюдать за людьми!

В 1965 году, после окончания первого курса института ко мне в гости приехала моя чехословацкая подружка Мила Малотова, о которой я упоминала раньше. Сейчас, когда я пишу об этом, мне вдруг подумалось: как мало я ценила то, что имела в детстве и в юности, как мало ценила родителей столько давших мне в жизни. Ведь мама и папа не только кормили и одевали меня и моих младших брата и сестру, но и шли навстречу всем нашим желаниям, практически ни в чем не отказывая. Хочешь учиться в институте — учись. Хочешь привести в дом всех своих друзей — приводи хоть каждый день! Хочешь пригласить на месяц в гости иностранную девочку — пожалуйста! Но для этого надо иметь широкую русскую душу, обладать щедростью и добротой, которые были присущи моим родителям.

Мы с мамой привезли Милу из Москвы, и она поселилась в одной комнате со мной, брат Шура уехал поступать в Архангельский медицинский институт. Мила была высокой здоровой и веселой девушкой со светлыми вьющимися волосами. Она очень располагала к себе простотой и добрым нравом. Мама приняла ее в дом, как приятную неизбежность. Папе Мила очень понравилась, он быстро стал называть ее дочкой и баловать так же, как нас, своих детей. Очень понравилась Мила и моим друзьям, которых с моим поступлением в институт значительно прибавилось. Да и как могла она не нравиться, такая необыкновенная девушка из-за границы! Конечно, все смотрели на нее как на диковину, потому что в Вологде она, наверное, была первой неофициальной иностранной гостьей. В ней все казалось прелестным. Уже то, что она была одета в джинсы и футболку, а обута в босоножки без задников (ничего подобного в Вологде тогда не было и быть не могло!), вызывало восторг и некоторую зависть. А как мило выговаривала она русские слова, чуть искажая их на свой лад! И мы слушали и слушали ее, смотрели и не могли насмотреться на это чудо, приехавшее к нам из-за тридевяти земель!