Валентина Толкунова - Я не могу иначе

Вспомнились наши последние совместные гастроли в Израиле. Она не хотела ехать – в новостях шли репортажи о военных действиях, стрельбе. На афишах было заявлено: «Толкунова. Серебренников», но первые три дня я выступал один. Приходилось начинать концерты с извинений перед публикой. Слава богу, никто не ушел ни с одного концерта, но объяснения давались трудно: «Вы должны понять, нам в Москве наговорили страшные вещи. Она – мать и дочь, за нее переживают близкие люди, отговаривают ехать. Прошу вас отнестись с пониманием». В итоге Толкунова все же прилетела, мы отработали оставшиеся концерты, и она решила остаться, чтобы посетить святые места и немного пожить в обители. Тогда я впервые осознал, что именно вера определяет ее взгляды, поступки, мысли, но сокровенные вопросы такого порядка мы никогда не обсуждали.

Особо ценным свойством наших взаимоотношений с Валюшей было то, что мы не лезли друг другу в душу. Я никогда не задавал вопросов личного характера, не любопытствовал об отношениях с сыном, братом и близкими. Одно время ее сопровождал повсюду солидный, очень интересный мужчина. Разумеется, я понимал, что между ними особые отношения; отметил, насколько интеллигентно он держится, как безупречно, галантно относится к Вале. Тем не менее мне и в голову не пришло спросить напрямую, какое место он занимает в ее жизни. Я не считал себя вправе вмешиваться в области, меня не касающиеся. Она тоже не расспрашивала меня о частном. Валина тонкость и внутренняя культура – хороший пример для тех, кто полагает, что годы знакомства и работы бок о бок дают право на бестактные вопросы.

Валюша носила внутри глубокую печаль, несмотря на оптимизм, готовность смеяться и шутить, несмотря на особое, тонкое понимание жизни. Находясь с ней рядом на протяжении многих лет совместной работы, я не мог этого не почувствовать. Женское сердце, должно быть, грустило…

Валя великолепно водила автомобиль. Можно сказать, лихо гоняла. Как-то раз по пути на студию она озабоченно прислушивалась к звукам двигателя и с огорчением заметила: «Завтра на сервис придется ехать». Я спросил: «Зачем самой ехать? Разве больше некому это сделать?» Она, смеясь, ответила: «Я сама себе и баба, и мужик». Мне вспомнились слова из песни: «И вот приходится быть сильной, когда так хочется быть слабой». Полагаю, тянуть все на себе, одной, не имея возможности переложить хотя бы малую часть на близкого человека, – очень тяжело.

Толкунова была удивительно интересной личностью. Иногда в гастрольных поездках за три дня устаешь от нового человека, а с ней за все пятнадцать лет я ни разу не испытал пресыщения. Мы постоянно беседовали о чем-то новом, и даже если возвращались к старым темам, то рассматривали их под новым углом. Валюша не давила своим присутствием (большая редкость в компании коллег), заражала жизнелюбием, создавала уют и комфорт для окружающих. Уверен, ей бы не хотелось, чтобы о ней говорили в минорных тонах сейчас, после ее смерти.

Публика обожала ее за удивительный, ровный свет, который она дарила людям. Неоднократно я наблюдал, как зрители, подходившие после концерта поблагодарить, обращались к ней: «Валюша, Валечка», а не по имени-отчеству. Она входила своими песнями в дома и сердца, в русские семьи, и особая исполнительская манера, выделявшая ее из всех, согревала сердца людей по всей стране.

Я долго думал и не мог найти определение жанру, в котором она работала, но потом понял: имя ему – Валентина Толкунова.

Осенью 1965 г. был организован молодой коллектив ВИО-66 (вокально-инструментальный оркестр) под управлением композитора, музыканта и дирижера Юрия Саульского, советского мэтра джаза на все времена. Какое-либо понимание джаза в то время отсутствовало, и создать такой оркестр в эпоху, когда эта музыка была чужда советской идеологии, – сродни подвигу. В условиях жесточайшего давления властей исполнять джаз было гораздо сложнее, чем можно сейчас вообразить. Самым печальным было то, что нас отказывались замечать, попросту игнорировали.

Существовали оркестр Утесова, оркестр Цфасмана, оркестр Лундстрема, оркестр Рознера, оркестр Гостелерадио, и никто не был заинтересован пополнить их ряды новой единицей. Коллеги по цеху тоже не были в восторге, узнав о создании коллектива. Они жили в согласии с идеологией того времени, по репертуару, и появление прогрессивного, модернового оркестра для них было нежелательным: сохранялся риск, что при неблагоприятном стечении обстоятельств (что было вполне вероятно) могут запретить не только нас, но и тех, кто поддержал наше начинание. Тем не менее Юрий Сергеевич как истинный энтузиаст все же собрал группу молодых джазменов. В первом составе были народные и заслуженные артисты: Игорь Бриль и Алексей Козлов, хорошо известные по сей день, значимые фигуры в джазовом мире. Собрал он и других музыкантов: трубы, тромбоны, саксофоны, – одним словом, получился типичный биг-бенд. Саульский побывал на ежегодном джазовом фестивале в Праге и обратил внимание на несколько вокально-джазовых коллективов. Поскольку он был творчески прогрессивным человеком, у него родилась идея приплюсовать к оркестру джазовую вокальную группу, которая смогла бы выступать именно в классической джазовой стилистике (самым популярным в то время был свинг). Группа должна была состоять из восьми человек: четырех мужчин и четырех женщин.

Хоровое образование в Советском Союзе было поставлено на высочайшем уровне, и поэтому группу предполагалось набрать из универсалов – выпускников или студентов дирижерско-хоровых отделений, которые умели все: играли на фортепьяно, могли исполнять партии с листа, что очень важно, так как профессиональный музыкант – тот, кто может сыграть партию по нотам с партитуры. Аналогичные требования предъявлялись к вокалистам: мы должны были соответствовать такому же уровню музыкальной подготовки. Далее начался ликбез: с нами занимались джазмены, которые учили понимать джазовые «закорючки», блюз, основы джазовой гармонии. Саульский уделял этому вопросу пристальное внимание и даже привез из Праги несколько учебников по вокалу. В такой обстановке родился оркестр.

Нас приняли, потом отвергли, потом снова приняли, потом хотели разогнать, поскольку выяснилось, что Тамара Алибакиева, Лариса Змеевская и я учились в Гнесинке и не имели права работать. Я, по крайней мере, учился на вечернем отделении, а они – на дневном, где с этим было строго. По утрам мы репетировали в Союзе композиторов, днем посещали лекции, а вечером снова шли на репетицию. Сказать по совести, мне было очень непросто, ведь я еще и работал по распределению после училища в детской хоровой студии – преподавал детишкам сольфеджио. В училище у нас был свой коллектив, но пройти жесткий отборочный конкурс удалось только нам с Мишей Денисенко.