Коллектив Авторов - Горячие точки

Змей на всю жизнь запомнил случай необъяснимый, мистический, от которого до сих пор, только вспомни – мороз по шкуре продирает. Как-то, еще в первой командировке, соседи-вэвэшники в гости пригласили. Тоже вечерок хороший был. Пообщались, за хорошим столом о делах поговорили, песни попели, а когда гости расходиться собрались, встали – «Офицеров» запели. В это время один из хозяев подошел к старенькому телеку, что в уголке стоял, и включил «ящик». А там передача идет, клуб «Белый попугай». Олег Газманов у Никулина в гостях. В руках гитара, поет что-то. Все, не прерывая своей песни, руками замахали – добавь мол, звук. Добавил... «Офицеры»! Слово в слово, нота в ноту, голос в голос с ними, будто с самого начала здесь за столом сидел, а теперь рядом стоит и вместе с братишками в погонах словами светлыми чужую ночь разгоняет: «Вновь уходят ребята, растворяясь в закатах. Позвала их Россия, как бывало не раз.»

Вот и опять вспомнил, и – мурашки по коже, волосы на руках под закатанными рукавами – дыбом.

– Что, сосед, задумался? – Душман весело локтем толкает. – А ну давай казачью!

Эх, хорошие песни коренной казак Розенбаум пишет:

– Задремал под ольхой есаул молоденький...

Танкист – гитару, как эстафетную палочку принял. Ну, теперь, рупь за сто – за «Уток» возьмется. Точно: с первых аккордов можно выигрыш забирать, жаль пари не успел ни с кем заключить. Змей рассмеялся и со всеми вместе грянул лихо:

– Любить так любить, гулять так гулять, стрелять так стрелять!.

Душман удивленно на Агату Кристи смотрит:

– Чего не пьешь? Завязал?

– Не, сегодня я на сухой вахте. Пусть командир хоть раз спокойно расслабится. – Агата ухмыльнулся и погромче, чтобы все слышали, добавил, – желающие могут ботинки оставить с вечера.

Народ захлебнулся в середине куплета, и кто под стол полез, кто на кровати откинулся, чтобы хохотать легче было. Змей погрозил Агате кулаком:

– Убью болтуна, – а у самого губы в улыбке разъезжаются.

На прошлой неделе с ним презанятная история приключилась.

За неприветливыми боновцами еще один батальон стоит, ульяновцы. Пригласили они как-то всех соседей на день части. Праздник большой – день рождения батальона. Все пришли чин-чинарем: с поздравлениями, с незатейливыми подарками фронтовыми. Змей гитару прихватил. По случаю такому даже сам для именинников пару своих песен исполнил. Хоть и голос и аккомпанемент никудышные, но слова каждому братишке понятные, от сердца, от души. И пел и весь вечер провел трезвый абсолютно. Еще когда в гости по дощатым мосткам через могучие лужи пробирались, сказал Танкисту и Агате:

– Сегодня я у руля, отдыхайте. Но – в меру. До четырех утра все проверки постов на себя беру. К четырем, чтоб как стеклышки были.

Посидели часочек-другой – пора и честь знать.

Агата с Танкистом командирским разрешением хорошо успели попользоваться. Поэтому на обратном пути поперли через лужи напрямик. Но умудрились пройти так, чтоб в резиновые сапоги грязи не начерпать.

Змей, в относительно чистых еще берцах, аккуратно по мосточкам пошел. На секунду отвлекся, глянул, как его доблестные подчиненные лужи форсируют. Зацепился каблуком за стык, взмахнул руками, теряя равновесие, и ушел плавно по наклонной досочке в жидкое месиво из чеченской пыли, воды и мазута. В то самое месиво, что с резиновых сапог горячей водой не смывается. Весь. По подбородок. Нет, это не глубина такая была. Глубина – по колено. Просто мостик коварный так ловко его по «направляющим» спустил. Вскочил, выругался растерянно: как в таком виде в отряд показаться? Хоть и знает каждый боец, что не любит командир пьянчуг и сам к этому делу равнодушен, но видок-то после гулянки у соседей.

Пришлось с полпути к коменданту завернуть. Мужики оборжались, на Змея-трезвенника глядя, пока Агата за подменкой в отряд смотался. Новая загвоздка: сапоги свои резиновые Змей на блокпост вчера отдал, а берцы-то одни, промокшие, с пудом грязи на каждом. Обковырял кое-как щепкой, а надевать снова – жутко. Граф – зам коменданта выручил, благо у него родной сорок третий размер оказался:

– Надевай мои. Утром принесешь, а я по комендатуре в тапочках порассекаю.

Спать Змей в пятом часу лег, а в шесть подскочил уже. Пнул Танкиста, отправил посты проверить. На форму, лежащую в ведре, с тоской посмотрел. Мутными, невыспавшимися глазами на две глыбы грязи, засохшие у печки, глянул. Там, внутри глыб этих, – родные берцы. А рядом на подстеленном целлофане – чужие стоят. Тоже не стерильные – в пыли, с кусками глины на подошве. В таком виде возвращать негоже. Взялся за щепки, за щетку. Через четверть часа дневального подозвал, зеркально сияющую обувь вручил.

– Не в службу, а в дружбу: я вчера в лужу врюхался, зам коменданта мне свои берцы отдал. Занеси тихонько, у них обувь перед порогом в сенях стоит.

Пока боец поручение исполнял, Змей за свои ботиночки взялся. Задача посложней оказалась. Но за полчаса и с ними справился.

Только полюбовался плодами победы своей, Агата Кристи проснулся. Минут десять сонный по кубрику слонялся, все что-то под табуретки, да под кровати заглядывал. За дверь вышел, тапочками шлепая.

– Командир, ты мои берцы не видел?

– Ну, вот же стоят – Змей с презрением ткнул пальцем в пару чумазых ботинок, стыдливо съежившихся рядом с начищенными командирскими собратьями.

– Да нет, это не мои.

– Может, Танкист спросонок перепутал? Сейчас вернется.

– У него нога на два размера меньше, он бы из моих выпал.

– А у тебя какой?

– Сорок третий.

– Ну вот же – сорок третий...

– Да не мои. Ты что, командир? У нас же с тобой «Кедры» хромовые, а это – говнодавы юфтевые...

Тут Танкист вернулся. В руках сияющие берцы держит.

– Командир, Граф просил его ботинки вернуть, а если твои не просохли, эти возьми. У них какие-то чужие приблудились.

– Ой, едрена шиш... Так это что же получается... Это я с шести утра Агате обувь драил!

Ну, в общем, с неделю потом доставали «сокамерники»:

– Командир, автоматик не почистишь? Змей, тельничек не постираешь?

Ну, понятно, и комендантские после размена ботинок от души повеселились.

Да и Бог с ними! Смеются друзья – значит, живы! И самого смех от этой истории пустяковой разбирает. И готов каждому из них лично берцы надраить, лишь бы они в тех берцах своими ногами домой вернулись.

Пыль в Грозном особенная. Это не просто пыль. Это какая-то особая субстанция, впитавшая в себя весь надоедливый кошмар войны. Перемолотые в труху кирпичи, цемент и осколки бетона. Сгоревшие и сгнившие человеческие тела и трупы животных. Разбитые в микроскопические щепки деревья и обращенная в пепел трава. Все это, высохнув под беспощадным солнцем и смешавшись с выхлопными газами техники и сажей от пожарищ, растирается сотнями тысяч ног. А затем, вновь и вновь пропускается через жернова гусениц и колес и удушливыми, непроглядными облаками зависает над городом.