Григорий Коновалов - Былинка в поле

Бот вам мой совет.

- Без пригляду только муравьи плодятся, Максим Семионович.

"Огнем горю с таким подсобилой. Ну хоть бы краспобаил круглыми словами, как тот дурак: колесо, бочка, арбуз. Покойный дядя по недогляду пошел сватать в подштанниках, не видных под зипуном. Распахнулись полы, а ехидный старичок ему: где такую матерью на штаны брал?

На базаре, тута не все, еще в сундуке три аршина спрятаны. Уж молчал бы Егор Данилыч", - думала Фиена.

- Господи, ну чего ты брякнул, Егор Данплыч? - вступилась она. - Любит наш Автоном вашу Марьку до потери аж сознания. И нет лучше и честнее ее кругом. Уж такая смирная, уважительная. А хозяева-то наши справные - две рабочие лошади да стригунок, две коровы, хлеба сусеки внакат. Есть чего поесть-попить.

- Хозяйственные нынче не в цене, - отмела Фпенины доводы Катя. - Кто в рямок одет, веревкой подпоясан, тот и хорош.

- Времена новые у ворот стоят. Косятся люди на тех, кто работников поднанимает; Прицеливаются, как бы оглушить. По какой дороге идти думаете? - допытывался Отчев. - Чуть качнетесь в сторону - окулачитесь.

- Дорога одна для всех на роду написана: жить ладом в достатке, детей рожать, в люди выводить, - ответила Фиена, с легкостью входя в роль доброхотной матушки.

- Нет, Фиена Карповна, те времена уплыли.

- Скотину легко поубавить. Зарежем на свадьбу корову - вот и сразу в разряд зажиточных бедняков. Пусть классуют, не страшно, - сказал Егор. - А жених - не в поле обсевок. Культурой пропитан.

Максим нахмурил русые брови, потер белый лоб.

- Не отдам. Пусть на бадажок, да на чужой бережок.

Ешь собака, да нездешняя.

Егор надул кирпично-красные щеки, встал.

- За кобелей нас считаешь?

Фиена вскочила, разлопушилась, фыркая.

- Так-то вы встречаете честных сватов?!

Вышли не простившись.

- Прогадаешь! - кричала в сенях Фиена. - Жениху нигде ворота не заказаны, торкнемся. Найдутся, суперечить не станут. Подумаешь, невеста! Нынче не в цене богобоязненные-то! Нынче бойкие в моду входят!

- Желаем вам изловить соколицу-разбойницу.

Через полчаса Отчев собрал всю родню на думу. Уселись по лавкам, а Марька в горнице завязала уши платком, а под платок натолкала шерсть, чтобы, упаси бог, не услышать речи старших. Всю-то свою недолгую жизнь она остерегалась сделать что-нибудь не так, хотя робкой вроде и не была. Как-то раз нашла на дороге кошелек, подняла над головой и забежала в Хлебовку, возвещая звонко:

"Чей гаманок?" Может, с того побаиваться стала, что пятилетняя верховодила двумя сестрами да Тимкой Цевневым в страдную пору, когда родители в поле убирали хлеба: подвесила курносый рукомойник на бороний зуб в деревянной стене дома, развела костернк - кашу варить.

Пока соседи тушили пожар, увела сестренок в такие заросли в балке, что и найти не могли. На голоса не откликались, уткнувшись лицами в вытканную вьюнками землю. Вообщо-то была она изобретательница. Уж большенькоп, этак лет девяти, подъехала к спуску в село, остановила смирную кобылу на том взлобке, с которого виднелся крест церкви, и решила притормозить телегу, сунув меж спиц колеса ногу. Вовремя подоспел сосед, а то бы хромоножкой век коротала Марька.

На думе перешерстили всю родню Чубаровых. Начали было с предков, но Максим не велел трогать давно усопших: лежат они в могилках смиренно, есть-пить пэ требуют, с наставлениями, как жить молодым, вряд ли будут докучать по своей покойницкой скромности.

- Кузьма Данплыч далеко не рысак, вот-вот и за печку к своей матери полезет. Упадут старые на руки Марьки.

- Старый да малый - рук нетути, а ротик есть.

- Кузьма еще потянет за двоих.

- Автоном-то прижимист, в мать. Встречаю его на мельнице, мелет подрешетье. Куда отборное-то зерно. Автоном Кузьмич? А он выпялил на меня свои два небушки голубые: на базар, куда же еще?

- Умрет Марька на ихних хлебах-кизяках. На обухе рожь молотят, зерна пе уронят. Из песка умеют веревки вить.

- На работе уморят Марьку. Ведь еще черти на кулачный бои не выходят, а Чубаровы в поле едут. От зари до зарп чертомелят, как каторжане. И абы в чем ходят.

- Автоном-то помешался на работе да на книгах.

А уж одевается! Анадысь в нардоме про клевер говорил, а рубаха на нем по фанетовой земле буздыковые цветочкн.

- Кузьма в одних сапогах полвека топает.

- Он тысячу лет пропылит так-то - до церкви босиком, как гусь лапчатый, а там уж обмуничивается.

- Промеж себя на ножах живут. Не забывайте, Кузьма - убивец. Василиса и сейчас в голос ревет от него в мазанке.

- Это уж брешешь, кума, - Максим засмеялся. - Василиса скорее прослезит камень, чем сама капнет слезой.

Бабы дали волю своим языкам: к сорока годам постаревшие, они завидовали Василпсиной добротной красоте, щажённой временем, побаивались ее, казалось, все знающих спних глаз.

- Насмешливая Василиса хитрее лисы, смурая.

- Каждому прозвище приклеила. Один - долгоспипный кобель, другой мерзлозубый шайтан, третья - тонколыдая ведьма. А сама чудным языком байт: питак в писке.

- Умная баба, уж врежет, так врежет, будто горячее тавро приложит, подзадоривал Максим родню. - Кто на самодельных седлах с подушками подпрыгивал в банде, до сих пор не сотрет Василиспных слов с себя: задница в пуху. Министр баба, только размахнуться негде.

- Опоздала родиться, нынче такие во вчерашний день глядят.

- Себя-то раз в год любит, и то по обещанию. Заела Фиену.

- Уж если Фиену щукозубую со света сживает, в желтизну покрасила щеки ее, то Марька-то голубушка не жилица. Нынче на свадьбе веселились, завтра ревмя реви на поминках.

- Ну, черта два укусишь Фиенку. Кажучка эта колючками в каждый хвост цепляется.

- Фиенка - гостья короткая, до петухов первых.

Муж погиб, уйдет в отдел она.

- Уйдет, да не так, отхватит полхозяйства.

Максим слушал молча, быстро взглядывая на родню.

- Все это нажпвно. А вот жених что за птица?

Встряхните, выбейте блох, как из кошмы, - подкинул он Автонома на растерзание баб.

Женщины, заливаясь хохотом, по-всякому переиначивали имя жениха Автолом, Автол, Талалом, припомнили все: когда маленький Автоном огрызался повелению взрослых, не поклонился старухе. Несуразный, неловкий, гордый.

- А уж кипит-то, буран, да и только. Ее, тихонькую девоньку, до смерти испужает.

- Значит, по-вашему так получается: сын удался в отца, отец во пса, а все вместе - в бешеную собаку? - спросил Максим. - И вдруг породнимся, как в глаза глядеть людям? Автоном поумнее иных стариков, характерный, слова на ветер не бросает, вином не балуется, с бабами не озорует. Но пара ли ему наша кроткая песенница, не знаю. Вроде и парнем-то не был он... все с мужиками думы думает. Зови, мать, Марьку, - велел Максим.

Марька вышла из горницы тихо, будто воздухом принесло ее, как лепесток с цветка, остановилась.