Григорий Коновалов - Как женились Чекмаревы

- Твой стол за Волгой, батя.

И хоть Игнат ждал подобных слов от Афанасия, теперь как-то оробел. Пальцы тряслись, заправляя трубку.

- Ты ба лучше фрицам приказал уйти домой. На старика шуметь отваги немного надо.

- Да уж на тебя много нашумишь...

В кладовку в сопровождении офицера и Павла Гоникина вошел майор Хмелев.

- Вот тут и будет штаб, - сказал он офицеру.

Игнат поднялся, шагнул к Хмелеву.

- Вот где довелось свидеться?!

Хмелев, оторопев, оглядывал крупного старика, увешанного автоматом, кинжалом и гранатами. Не сразу он припомнил, где и когда видел этого бравого деда, - все лето полк не выходил из боев.

- А-а! За воблу спасибо, дядя Игнат.

- Ну, как дела, полководец?

Кривая усмешка повела на сторону полное лицо, прошитое от подбородка до уха шрамом.

- Полководец! Приволок на загривке врага на Волгу, - сказал Хмелев, оглядывая Катю и Афанасия быстрыми глазами. - Видишь, дядя Игнат, как меня изукрасили?

- Не нудься духом. Давай чайку попьем, а? Помнишь, пили с шиповником, а?

Кате отрадно было разлить из чайника в кружки крепко заварившийся чай.

- То-то духовит чай, когда молодая да добрая разливает, - сказал Хмелев, краснея веснушчатыми скулами, - набалуете нас, уедете, скучать будем.

- А что, есть о ком скучать, - сказал Игнат. - Значит, не забыл, Федя? А это мой Афанасий, - полковник кивнул: уже знакомы, - а эта отважная комсомолка на нас, мужиков, не надеется, сама решила бить немцев. Правильно заманили их на Волгу, товарищ Хмелев, - так я соображаю стратегически...

Хмелев нахмурился, затравленно и зло ворочая глазами. Сурово пытался урезонить старика - никто немцев не заманивал, но Игнат стоял на своем: сейчас не признаемся, зато после победы хвалиться будем: все шло по плану, заманивали. Победитель может говорить и писать, что ему на ум придет, спорить с ним побоятся.

- Одним словом, мы тут всех немцев переделаем в хороших. Смирнехонько будут лежать в земле. Найдут, чего искали.

- Верно, папаша, - сказал Хмелев. - Спасибо за чай, милая девушка. Батюшки, как хорошо-то, что вы есть!..

Поговорим, Афанасий Игнатьевич и Павел Павлович, о буднях наших...

Когда остались втроем, Хмелев с шутками начал рассказывать о том, как ему довелось беседовать с английским офицером, посетившим полк на передовой.

- Я говорю ему: если вам не нравится второй фронт, давайте назовем его первым, но только стукните по заднице Гитлера. А он, видишь ли, боится ногу отбить. Ха-ха!

Гоникин, застегнув солдатскую шинель, нахлобучив солдатский треух, сидел в углу комнаты. Аскетическижелтое лицо, черные глаза с выражением отрешенности от благ жизни печально упрекали краснолицего, чисто выбритого, пахнувшего крепким одеколоном майора Хмелева и улыбавшегося румяными губами Афанасия, накинувшего на плечи щеголеватую офицерскую шинель.

"Враг бомбит, льется кровь, а вы... Какие могут быть радости и шутки, когда борьба требует жертв и жертв", - думал Гоникин.

Любопытство Гопикина было не менее жадное, чем у других, и ему хотелось знать подробности встречи с английским офицером, но он, сам умея хранить государственные тайны, не унижался до подстрекательства других к излишней откровенности. Он проявил такое умеренное любопытство к встрече Хмелева с иностранцем, что, казалось, перевидал все державы мира и заграница набила ему нравственную оскомину. Умел он думать и тем более говорить в меру, не опасаясь "пороть отсебятину". Что положено ему, он узнает из официальных источников.

Поджав губы, он смущенно и осуждающе молчал, переводил прищуренный взгляд с широкого затылка Афанасия на хитрое красное лицо майора, и временами казалось ему, как это бывало в детстве, что он далеко отодвинулся от людей, таких странно чужих и непонятных.

Между тем Афанасию Чекмареву хотелось, чтобы Павел приподнялся над привычным, обнаружил бы свою самобытность. "Ну, ну, давай, милай!"

Тоном глубокого почтения и таинственности Гоникия осведомился у майора, как чувствует себя маршал, и, услыхав успокаивающий ответ, что маршал переживет молодых, со вздохом удовлетворения прошептал набожно:

- Лишь бы он был здоров! Без него нам тут конец. - И Гоникин притих, вроде бы достиг теменем умственного потолка, как подумал Афанасий.

Хмелев вздохнул, как после только что сотворенной молитвы, но тут же, вскинув брови, потирая руки, широкие, в веснушках, вслух помечтал:

- Мне бы вон те танки! - Из окна комнаты он вожделенно глядел тяжело налившимися чернотой глазами на танки в цеху, которые ремонтировали рабочие. Всего-то было три машины с пробитой и теперь латаемой броней.

- Ну как, Афанасий Игнатьевич?

Строговато-спокойно молчал Чекмарев.

Гоннкин как на огне горел под взглядом Хмелева, стыдясь за Афанасия, до сознания которого, казалось, не доходила тоскливая жалоба. С презрением взглянул Гоникин в постно-серьезное лицо Афанасия. Боязнь усилившейся власти Чекмарева приучила Павла последнее время молча брать на заметку его промашки. И сейчас бы он подавил свое возмущение неотзывчивостью председателя поселкового комитета обороны, не высунулся бы вперед, не будь тут майора Хмелева.

- Неужели мы не пособим нашим славным защитникам? - сказал он и в ту же минуту понял по особенно улыбчивому взгляду майора, что словам его придается далеко не то значение, которое он вкладывал в них, рискуя проявить инициативу. Хмелев хоть и оценил его доброту и понимание, но не видел в этом большого веса.

Афанасий сказал буднично, что на два танка нужна разнарядка командования. "Туп!.. Восхитительно туп! Да разве допустима в такое время оскорбительная расчетливость!" - думал Гоникпн.

- Ну а третий-то танк? - повысил голос Гоннкин.

- Третий танк можно было отдать, но уж очень был изуродован.

- С рабочими, инженерами не худо бы потолковать военным. К нам привыкли рабочие: давай план! Давай план! На просьбу танкистов скорее отзовутся.

- Да, наш рабочий класс все может, ему все под силу, - возразил Гонпкин.

Афанасий не мог сказать, что приказывать уже нельзя: все нормы напряжения в работе давно перекрыты. К тому же завод обстреливают.

"В представлении Павла Гоникипа люди безграничны в своих трудовых возможностях. Абстрактная добродетель Гоникина - с большой буквы: Рабочий Класс. Конкретных живых литейщиков, токарей, слесарей, механиков он не знает, боится и презирает за их несовершенство. Абстрактная добродетель его жестока и отвратительна", - думал Афанасий.

Но са привычно сносил настойчивое желание Павла Гоникина обучать его политике. Привыкнуть помогало опасение сменять ястреба на кукушку. Этот хоть и фразер, но с понятиен. А то может попасть критикан святой - и таких мореных дубов встречал Афанасий.