Ричард Дана - Два года на палубе

По прошествии еще нескольких дней торговля пошла на убыль, мы снялись с якоря, поставили марсели, подняли на гафеле «звезды и полосы», выстрелили из пушки, получив на это ответ из пресидио, и оставили городок за кормой, чтобы идти на юг вдоль побережья снова в Санта-Барбару. Бриг бежал в бакштаг по восемь, а то и по девять узлов, и мы надеялись покрыть за двадцать четыре часа то самое расстояние, которое во время рейса на север заняло у нас почти три недели. Ветер дул с такой силой, что, окажись он встречным, вполне мог бы сойти за шторм. Мы буквально пролетели мимо мыса Консепсьон, а когда подошли к островам Санта-Барбары, несколько поутихло, но все же мы отдали якорь на нашем прежнем месте менее чем через тридцать часов после выхода из Монтерея.

Здесь все оставалось почти без изменений — просторная, совершенно пустынная бухта, гремящий прибой, обрушивающийся на отлогий берег, белая миссия, темный городок и высокие безлесные горы. Мы опять приготовились к зюйд-остам: якорный канат с дуплинем, якорь с буйрепом, на парусах взяты рифы. Нам пришлось оставаться здесь около двух недель, занимаясь разгрузкой товаров и временами, когда прибой был не слишком высок, погрузкой шкур. Но дел здесь было вполовину меньше по сравнению с Монтереем. Что касается нашего брата матроса, то для нас сам город мог бы с таким же успехом располагаться в центре Кордильер. Бриг стоял в трех милях от берега, да еще добрая миля отделяла город от моря, и поэтому мы почти не бывали там. Время от времени мы доставляли на берег кое-какие товары, которые индейцы грузили на большие неуклюжие повозки на грубо сработанных из цельного куска дерева небольших колесах, запряженные волами, причем дуга ярма почему-то лежала сверху, на бычьих шеях, вместо того чтобы быть прикрепленной снизу. А привозимые этими же индейцами шкуры мы переправляли на судно «калифорнийским способом». К этому мы уже привыкли и немного осатанели, ибо подобное занятие даже у самых выносливых рано или поздно вызывает ожесточение.

Шкуры привозят уже высушенными; чтобы они не сморщивались, сразу после снятия по краям в них прорезают отверстия, затем растягивают на кольях и сушат на солнце. Потом их сгибают пополам обычно вдоль, шерстью внутрь, отвозят на берег на мулах или в повозках и складывают в кучи выше уровня полной воды. Тут наступает наш черед — мы громоздим их себе на головы и тащим по одной, а то и по две, если они небольшие, бредя по воде к шлюпке, которая стоит на верпе за полосой прибоя. Все мы обзавелись плотными шотландскими шапочками для предохранения головы, ибо очень быстро убедились, что «работа головой» — единственный пригодный способ погрузки в Калифорнии. И не только из-за высокой волны, чтобы не замочить шкуру, но также и потому, что шкуры эти по тяжести и твердости не уступают доскам, и способ этот оказался приемлемым для нас. Некоторые пробовали приспособиться по-другому, утверждая, будто переноска груза на голове — это работа для негров, но в конце концов все равно возвращались к старому способу. Самое сложное в этом деле — положить шкуру на голову. Сначала ее надо поднять с земли, а поскольку она весит немало и по ширине достигает размаха рук, ее легко валит ветром, и нам постоянно приходилось воевать со своей ношей. Я нередко смеялся над своими товарищами, а те — надо мной, когда, бывало, пытаясь взгромоздить на голову большую шкуру, мы не удерживались на ногах и валились на песок. К тому же капитан утяжелил работу, ссылаясь на то обстоятельство, что, дескать, по-калифорнийски полагается таскать сразу по две штуки, и мы, не желая отставать от других, делали так в течение нескольких месяцев. Однако же, когда нам довелось встретиться с моряками других «шкурных посудин», мы узнали, что по две никто не носит, и «сбросили» лишнее, чем несколько облегчили себе жизнь.

Когда наши головы попривыкли к тяжестям и мы научились истинно по-калифорнийски «подбрасывать» шкуры, нам стало по силам перетаскивать в шлюпку по две-три сотни за короткое время. Но это «мокрая» работа, а если берег к тому же и каменистый, то ногам приходится совсем плохо, ведь мы, естественно, работали босиком, так как никакая обувь не выдерживает соленой воды. А после погрузки надо было грести еще целые три мили, что занимало около двух часов.

Теперь мы вовсю занимались береговыми делами, которые совсем не похожи на работу во время плавания. День начинается с того, что команду поднимают на рассвете, а чаще — если светлое время суток непродолжительно — еще затемно, едва забрезжит рассвет. Кок разводит огонь на камбузе; стюард суетится в кают-компании: матросы вооружают баковую помпу и скатывают палубу. Старший помощник всегда наверху, но ни во что не вмешивается, так как исполнение всех обязанностей в это время лежит на втором помощнике, которому приходится, закатав брюки, шлепать босиком по палубе вместе со всей командой. Скатка водой, прошвабривание, пролопачивание и прочие работы на палубе продолжаются, а иногда даже специально затягиваются до восьми часов, когда на юте и баке начинают завтракать. После завтрака, который длится с полчаса, спускают шлюпки и швартуют их за кормой или ставят на выстрел, а команду приставляют к делу. Работа самая разнообразная, и ее выбирают по обстоятельствам. Почти всегда приходится ходить на шлюпках, и, если надо переправить на берег громоздкие товары или привезти шкуры, тогда посылают в баркасе всю команду под началом помощника. Кроме того, всегда много дел в трюме — поднимать товары наверх, перемещать груз, освобождать место для шкур или же ровнять крен судна. В дополнение ко всему продолжается обычная работа с такелажем. Здесь многое можно сделать только во время стоянки, не говоря уже о том, что все снасти должны быть обтянуты и содержаться в надлежащем порядке. Главное различие между работами в порту и в море относится к распределению времени. Вместо разделения матросов на вахту и подвахту, всех их заставляют работать вместе, исключая обеденное время, и так продолжается с рассвета до захода солнца. Ночью ставят якорную вахту — одновременно двух матросов, и так поочередно из числа всей команды. На обед полагается час, а после захода солнца все шлюпки поднимают на борт и раздают ужин. В восемь гасятся все огни, за исключением подсветки нактоуза, и заступает якорная вахта. Таким образом, на стоянках у команды есть немного досуга по вечерам (вахта занимает только два часа), зато днем матросы совершенно лишены свободного времени, и поэтому чтение, починку одежды и прочее приходится откладывать до воскресенья, которое обыкновенно оставляется свободным. Некоторые набожные капитаны отводят команде вторую половину субботы на стирку и починку одежды, чтобы не занимать этим воскресенье. Подобный распорядок, несомненно, хорош, и недаром моряки предпочитают суда с такими капитанами. А мы были довольны уже и тем, когда имели для себя воскресенье, ибо если в этот день привозили шкуры (а это случалось не так уж редко), то надо было переправлять их на судно, что занимало обычно половину дня. Кроме того, теперь мы питались свежим мясом и съедали за неделю бычка, которого почти всегда доставляли по воскресеньям, и надо было отправляться на берег, чтобы забить его там, разделать и доставить на борт. Да и в обычные дни наша работа нередко затягивалась из-за того, что шкуры привозили поздно, и поэтому иногда нам приходилось таскать их через прибой уже при свете звезд, а потом еще грести к судну, укладывать в трюм, и все это без ужина.