Юрий Владимиров - Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942

К вечеру я совсем обессилел. Санинструктор Федоров измерил мне температуру и нашел, что она находится на опасно низком уровне – значительно ниже 36 градусов. Я не имел аппетита, во рту сильно горчило, все время мучила жажда, из головы клочьями лезли волосы. Поэтому лейтенант Кирпичев приказал Федорову отвести без личного оружия, но с необходимыми сопроводительными бумагами меня и приехавшего с нами упомянутого выше легко раненного товарища, которому почему-то вдруг стало хуже, в полевой госпиталь, находившийся совсем недалеко от нас. Он был устроен в четырех брезентовых палатках, аналогичен тому госпиталю, который мы проехали в Алексеевке, и располагался на берегу речки восточнее Лозовеньки.

Прибыв туда, мы увидели страшную картину: внутри палаток и вне их лежали, в основном на земле, и стонали от боли великое множество раненых. Везде были лужи крови, грязь и человеческие испражнения, сильно воняло. Метались вокруг мужчины и женщины в белых халатах. Я страшно испугался всего этого и решил, что ни за что здесь не останусь – пусть умру, но у себя, в своем коллективе. Этому моему решению поспособствовало еще и недовольное лицо Федорова после того, как он зашел в палатку главного врача с просьбой принять в госпиталь меня и товарища и вышел оттуда. Медбрат сказал, что из-за переполненности палаток мне отказано. Соглашались принять только раненых. Но немного хинина в госпитале мне все же с собой дали.

Я и Федоров вернулись в свою часть почти ночью. Меня приняли назад радостно и, вручив обратно мою винтовку, отправили с ней спать на деревянной кровати внутри хаты с разбитыми стеклами. Но предварительно заставили выпить по приказу Кирпичева 100 граммов водки, закусить сухариком и кусочком сала, попить с сахаром кружку вскипяченного в котелке над костром горячего и крепкого чая. Приняв дозу хинина и не сняв с себя шинель, я хорошо выспался, а утром 21 мая мне стало гораздо легче, появился аппетит, лучше стало настроение. Я нормально встал, спустился к речке и умылся холодной водой из нее, сняв с себя всю одежду до брюк, и присоединился к товарищам, чтобы позавтракать новыми продуктами, полученными накануне с подвижного склада 199-й отдельной танковой бригады старшиной Ермаковым.

Погода была жаркой. Думалось, что жизнь в Лозовеньке пойдет дальше так же хорошо, как она была у нас до 12 мая. Но сильно тревожило то, что с запада в село и вокруг него прибывали все новые и новые воинские части, главным образом пехотные, отступавшие от преследовавшего их противника.

Командование нашей танковой бригады и ее штаб расположились в большой хате в центре села рядом с полевыми кухнями. Танки почти никто из посторонних видеть не мог, так как они везде были размещены очень скрытно и хорошо замаскированы. Кстати, больше своих танков я уже вообще не видел.

21 мая после завтрака лейтенант Кирпичев приказал нашему первому орудийному расчету сменить на пушке находившийся на ней уже двое суток на боевом обслуживании второй расчет. Поэтому все номера первого расчета, включая и меня, оставив свои шинели, сумки с противогазами, личное оружие и другие вещи, кроме саперной лопаты и фляги за спиной на поясном ремне, сразу заняли на платформе орудия и возле него положенные рабочие места. Я, как всегда, сел на кресло для второго номера.

В первую очередь мы проверили готовность к ведению огня всех основных узлов и рабочих мест на орудии и подтащили к нему поближе ящики со снарядами, чтобы облегчить труд двух подносчиков во время стрельб. Проведали вырытые вчера нами же недалеко от пушки индивидуальные защитные окопы, предназначенные для укрытия в них всех номеров орудийного расчета при критических ситуациях. Договорились между собой, кто и куда конкретно при этом побежит прятаться. Все оказалось в должном порядке, кроме внутренней поверхности ствола орудия, на котором осело много нагара и грязи из-за множества проведенных прежде стрельб. Потребовалась срочная зачистка его банником.

С раннего утра у всего личного состава батареи было предчувствие, что этот яркий солнечный день 21 мая будет для всех наверняка очень жарким не столько из-за действия горячих лучей солнца, сколько вследствие возможных частых воздушных атак самолетов противника на село и его окрестности. Все мы были твердо уверены, что для немцев не осталось незамеченным скопление в селе Лозовенька и вокруг него наших отступивших и еще продолжавших отступать войск многих родов, и особенно пехоты, танков и другой боевой техники. Самолеты немцев вот-вот могли начать налеты, пользуясь как ясностью и безоблачностью неба, так и полным отсутствием на нем уже много дней нашей авиации. Пилотам воздушных машин противника была также хорошо известна слабая эффективность огня наших зенитных батарей, которых у нас в данной местности, вероятно, было не более трех. К тому же зенитчики, как я уже упоминал, не имели ни достаточного количества орудий, ни боеприпасов.

Мы только закончили работу по очистке ствола пушки, как эшелон немецких штурмовиков и самолетов других типов в количестве около пятнадцати появился над селом примерно в 9 часов утра. Они резко снизились и начали атаку на село. Пикируя, на бреющем полете самолеты обрушились на плохо замаскированные автомашины, на хаты, дома и другие постройки и черневшие кое-где брустверами окопы. Они бросали на землю небольшие осколочные и зажигательные бомбы и поливали ее струями пуль.

Наше орудие и пушка второго огневого взвода быстро открыли огонь по целям, в основном короткими очередями. Нас поддержали зенитчики батареи 198-й отдельной танковой бригады на противоположном конце села. Повела огонь и еще одна батарея, стоявшая далеко в поле, где-то южнее Лозовеньки. Стали стрелять в небо из винтовок и карабинов орудийные расчеты, а также другие военнослужащие. Везде установился невероятно сильный грохот от взрывов бомб и стрельбы из орудий. Кругом поднялась страшная пыль, застилавшая глаза.

Струи пуль несколько раз просвистели рядом с нашей пушкой, но, к счастью, никого не задели. Не пострадало и второе зенитное орудие. Около десятка крытых в основном только соломой хат и дворовых построек в селе загорелись от зажигательных бомб, образовав столбы дыма и языки пламени. Запылал и ближайший к нашему орудию двор с хатой и другими постройками.

Сквозь раздававшийся грохот послышались стоны раненых, дикий вой и причитания женщин. Громко замычали коровы, завизжали свиньи. Заблеяли овцы и козы, закудахтали куры и петухи, и даже загоготали бродившие возле речки гуси.

Налет авиации длился около 15 минут, а мы постреляли по самолетам в общем в течение не более 10 минут, так как вести все время беспрерывную стрельбу из пушки командир не дал, требуя экономить снаряды. Ни одного самолета сбить не удалось.