Макс Брод - Франц Кафка. Узник абсолюта

Но он не всегда относился столь презрительно к своей литературной работе. Он стал собирать свои рассказы в том под общим названием «Сельский врач». В то время он даже настаивал, чтобы этот сборник был опубликован. Об этом свидетельствуют строки, написанные мне из Цюрау: «Спасибо за разговор с Вольфом обо мне. С тех пор как я решил посвятить книгу моему отцу, я хочу, чтобы она вышла как можно скорее. Я не смогу таким образом заставить отца примириться, корни его вражды очень глубоки, но мне хотелось хотя бы поводить пальцем по карте, если мне не удалось уехать в Палестину».

Из этих строк видно, насколько сильно Кафка стремился к тому, чтобы быть полноправным членом своей семьи, жить в мире с отцом, жить так, как живут все люди, в согласии с природой и моральными принципами. И эти устремления (которые были не чем иным, как наиболее полным выражением основной проблемы для Кафки – в чем должна состоять жизнь каждого человека и всего человечества) преисполнили его с новой силой в последние годы жизни.

Я еще раз подчеркиваю, что Кафке была присуща любовь к жизни, он был земным, и его религией была полнокровная жизнь, а не самоотречение и отстраненность от жизни, отчаяние, трагизм.

Три цитаты, которые я поместил в качестве эпиграфа к настоящей монографии, написаны чистым языком. Я прошу читателя снова обратиться к ним. Без них трудно понять религиозную концепцию. В этих строках можно видеть признаки «теологии кризиса» – религиозной тенденции, согласно которой между Богом и человеком, между человеком и благими делами, достигаемыми с помощью человеческой силы, находится зияющая бездна, через которую никогда нельзя перейти. Примечательно, что Франц в письме ко мне обращает внимание на отрывок из Кьёркегора, в котором говорится не о беспомощности, а о духовной силе и творческой возможности человеческого рода. Кафка цитировал Кьёркегора со следующими вступительными словами: «Этот отрывок взят не из Талмуда, но он соответствует еврейскому образу мысли». Далее он приводит этот отрывок:

«Когда появился человек, в нем было много первобытного, поэтому он не мог сказать: «Мир должен быть таким, каким я хочу его видеть», но должен был сказать: «Пусть мир будет таким, каким он есть, а я, со своей первобытностью, не буду стараться подделываться под него», – и в тот момент, когда эти слова были услышаны, вся природа преобразилась. Поистине – сказочная история, в которой провозглашается правильный мир, и замок, спрятанный в подземелье сотни лет, восстает на поверхности, и все оживает. Ангелы занимаются своим делом и с любопытством смотрят, что из этого выйдет. С другой стороны, темные, злобные демоны, которые долгое время бездействуют и только точат свои когти, встряхиваются и тянут корявые крылья, потому что, говорят они, будет что-то и для нас, и очень скоро».

В то время, как я придаю особую ценность той стороне работ Кафки, которые преисполнены оптимизма и радостной активности (то есть фундаментального признания того факта, что человек, с его искрой разума, должен обрести то, что он потерял, и только с помощью милости Божьей – старая проблема Иова), в то время, как я подчеркиваю его позицию как сторонника человеческой свободы, я должен, конечно, не забывать о том, что другая позиция Кафки – только случайная вспышка, и тот отрывок, который описывал человеческую немощь, обрушился на голову читателя подавляющей массой. Но проблески свободы и надежды там тоже есть! И только один такой проблеск может кардинально изменять целую картину в религиозном сознании. Вот все, что я хотел сказать, не больше. Если кто-то желает прочитать Кафку должным образом, возможность более оптимистической интерпретации его работ не должна отвергаться. На самом деле я думаю, что эти благородные тенденции, выжатые из бесконечно плохих настроений и падений в ужасающе трудной жизни, тенденции к «борьбе за хорошее против всех и вся», формируют наиболее значимые, лучшие черты Кафки как мыслителя. И только благодаря стремлению к вере удалось выбраться из столь радикального скептицизма, эта вера полна правдивости, очищена тяжелыми испытаниями, обладает бесконечной ценностью и преисполнена мощи.

«Человек не может жить без постоянной веры в то, что в нем что-то неразрушимо, – говорит Кафка и добавляет: – В то же время эта неразрушимая часть и вера в нее может постоянно ускользать от него». Очень примечательно следующее высказывание Кафки: «Одной из форм проявления этого скрытого является вера в личного Бога». Можно сказать, что скептицизм и вера не могут лучше сочетаться, чем в этом афоризме.

Кафка размышляет о первородном грехе и потере рая. Он пытается, но не может найти определяющие связи. Он расценивает веру как «гильотину, тяжелую и вместе с тем легкую». Но в любом случае одно оставалось для него непреложным: насколько независимо мы можем судить об отношении к нам Бога. Отношение и задача человечества по отношению к нам ясны: это активное служение добру в том понимании, которое нам доступно. «Смерть перед нами, как картина битвы Александра, висящая на стене в классной комнате. Сделать эту картину бледной или даже стереть ее можно нашими делами, пока еще находимся в этой жизни».

Эти строки можно сравнить с записями в дневнике от 11/11/1911 г. Эта запись, на мой взгляд, очень волнующа: «Когда я замечаю, что допускаю зло, которое должен бы устранить, например кажущуюся благополучной, но, на мой взгляд, безнадежную жизнь г-жи Н., я на какой-то момент перестаю чувствовать мускулы моих рук». Есть похожий отрывок за май 1914 г., который раскрывает, однако, неограниченность и целостность природы всех тленных вещей, но эти мысли на самом деле уводят борьбу за добро в бесконечно ложном направлении (можно сказать, каждый великий писатель способен ярко осветить некоторые аспекты жизни, но никто не видит столь ясно того, что находится прямо перед ним. А что открыл для нас Кафка? Грязь жизни!). «Если я не ошибаюсь, я приближаюсь к истине. Можно подумать, что в некотором лесу происходит духовная битва за свет и свободу. Я проникаю в лес, ничего не нахожу и, ощущая слабость, спешу обратно. Часто, покидая лес, я слышу или полагаю, будто слышу, звон оружия этих воинов. Может быть, через тьму леса меня высматривают эти воины, но я так мало знаю о них, и знания мои неопределенны.

Смущение в умах людей велико. И все же, и все же – нам дана колесница, Божья колесница, и мы видим, как эта колесница праведной жизни минует нас. Если человек не относится серьезно к жизни, он может упустить ее. «Скорей, не упусти!» – говорит нам внутренний голос, который, я думаю, должен быть решающим, «…и тогда ты тоже увидишь неподвижную темную даль, в которой не проглядывается ничего, только в один день появится колесница, она будет катиться прямо на нас, становиться все больше и больше, и вскоре заполнит все пространство перед тобой – и ты прыгаешь в нее, как ребенок запрыгивает в темный зашторенный экипаж, путешествующий в бурную ночь».