Лесли Марчанд - Лорд Байрон. Заложник страсти

Некая миссис Вавассур, богатая вдова из Северной Англии, видела Аллегру в доме Хоппнеров и предложила удочерить ее, однако Байрон не желал расстаться с дочерью, хотя и подумывал о том, что миссис Вавассур могла бы дать ей образование. Из этого ничего не вышло, и, когда летом Хоппнеры уехали в Швейцарию, Аллегра стала жить у миссис Мартене, жены датского консула в Ла-Мире. Элиза, няня-швейцарка, была уволена, после того как Шелли уехали из Венеции.

Тем временем к Байрону стали приходить тревожные вести из Англии. Меррей тянул с изданием «Дон Жуана». 15 июля с некоторым трепетом он показал своим консультантам пробный оттиск двух песен форматом в четверть листа. Страхи Меррея не были беспочвенными. Гиффорд, который когда-то благосклонно относился к Байрону, написал: «Этим утром я прочитал вторую песнь и совершенно потерял терпение, увидев, в каком извращенном и непотребном виде изображена потрясающая красота». Даже Дуглас Киннэрд сообщил, что публика не приняла «Дон Жуана».

Меррей попросил Байрона прислать наброски других песен. Байрон ответил: «У меня нет никакого плана и не было, но был материал. Хотя если я «намерен уколоть, потому что мне так хочется», то поэма будет скандальной, а сегодня все поэты опять становятся серьезными. Если она не найдет отклика, я брошу ее писать, отнесясь с уважением к мнению публики, но продолжать буду только так, как сочту нужным… Неужели вы не понимаете, что вся суть подобных произведений заключается в их вольности, по крайней мере некоторой свободе… Вы слишком суровы к поэме, которая не должна быть серьезной. Неужто вы думаете, что у меня было другое намерение, кроме как посмеяться самому и заставить смеяться других?»

За этим последовал другой удар. Тереза показала Байрону сатирические стихи, которые декламировали на улицах и которые касались их связи. Она убеждала его, что граф испытывает лишь презрение к анонимному сочинителю, но Байрон чувствовал себя не в своей тарелке, хотя поведение мужа Терезы было по-прежнему отменно вежливым и дружелюбным. Неужели он так наивен, или просто закрывает глаза, или ждет своего часа? Внезапно граф объявил, что отправляется в Болонью, в свое поместье, и Тереза должна сопровождать его. Она настаивала, чтобы Байрон последовал с ними. Байрон повиновался, но из письма видно его тревогу: «Прощай, моя милая злодейка, прощай, моя мучительница, прощай, моя всё, но не вся моя! Целую тебя тысячу раз, больше, чем когда-либо целовал, а это, если память не изменяет мне, случалось много раз, считая с самого начала. Можешь быть уверена во мне, в моей любви и в своих чарах».

Байрон послушно последовал за ними и 10 августа прибыл на постоялый двор Пеллегрино в Болонье. На следующий вечер он сопровождал Гвичьоли в «Арену дель Соле» на трагедию Альфьери «Мирра». Произведение на тему инцеста глубоко поразило Байрона. На следующий день он написал Меррею: «…два последних акта глубоко впечатлили меня. Со мной не случилось истерики, как с женщинами, но из глаз хлынули слезы, и все тело сотрясла жестокая дрожь, что бывает не часто». От страха и жалости у Терезы началась истерика, и Байрон завершил письмо такими словами: «Сейчас мы слабы и жалки и извели огромное количество нюхательной соли».

После этого случая они очень редко выходили в свет. Байрон навещал возлюбленную в палаццо Савиоли на Виа-Галлерия, величественном здании с высокими потолками, изысканно украшенной галереей и множеством балконов. Они вместе проводили вечера, когда граф уходил в театр или салон, сидели под прохладной сенью деревьев или у фонтанов в саду. Расчетливый граф, казалось, решился терпеть любовника своей жены. Возможно, все страсти уже остыли в нем, и он не испытывал ревности. Возможно, Байрон ему даже нравился, хотя некоторый мотив его поведения выяснился, когда он попросил английского лорда попытаться через друзей найти ему место в британском консульстве или вице-консульстве в Равенне. Граф Гвичьоли осознавал, что его двусмысленное поведение и богатство стали предметом интереса австрийцев, и будет нелишним заручиться могущественной иностранной поддержкой в случае политических волнений.

Шпионы следили и за Байроном. Они видели, как он переехал в палаццо Мерендони на Виа-Галлерия, в нескольких шагах от дворца Гвичьоли, и сообщали: «Байрон – поэт, и его талант привлечет к нему самых образованных и известных людей в Болонье. Такие люди не уважают правительство». Шпионы докладывали о просьбе Байрона выдать паспорт слуге, чтобы он мог доставить в Венецию неотложное письмо. В письме не содержалось ничего губительного для властей, и было оно адресовано Александру Скотту с просьбой прислать Аллегру в Болонью вместе с гувернанткой и чиновником Эджкомом.

В перерывах между свиданиями с возлюбленной, которые не могли полностью удовлетворить ненасытный дух Байрона, он начал подумывать о каком-либо серьезном занятии. Он писал Хобхаусу: «Я весело проводил время: когда тебе тридцать один, то не так много лет, месяцев, дней остается, так что нельзя довольствоваться выражением «лови момент». Мне пришлось довольствоваться даже секундами, потому что кто может доверять завтрашнему дню? Не могу заставить себя, хотя и стараюсь, пожалеть о свершенном и о том, чего совершить не удалось». Байрон подумывал о возвращении весной в Англию, но потом переключился на Южную Америку. «Европа загнивает, а там люди молоды, как и их родина, и свирепы, как их землетрясения».

Пока Терезы с мужем не было, у Байрона появилось время для грустных размышлений, от которых он даже заболел. «Я такой раздражительный, – писал он Хобхаусу, – что почти не могу сдерживать себя и плачу по пустякам… У меня нет особенной причины для горя, кроме как обычное сопровождение всех греховных страстей… Я с горечью ощущаю, что человек не должен проводить дни в объятиях незнакомой женщины, даже мимолетное удовольствие не оправдывает этого, а существование чичисбея унизительно. Однако у меня никогда не было силы воли, чтобы разорвать эти путы, и бесчувственности, которая смягчила бы этот груз».

Любовь к Терезе вызывала в душе Байрона отвращение, боль и радость одновременно и вынуждала его к постоянству, подавляющему все попытки бунта мужского самолюбия и всякую логику. Блуждая по палаццо Савиоли – Тереза оставила ему ключ, – Байрон наткнулся на ее любимую книгу, толстый маленький томик «Корины» мадам де Сталь, напечатанный мелким шрифтом и переплетенный алым бархатом. Байрон подшучивал над любовью Терезы к этому сентиментальному роману, но теперь он сам стал сентиментальным и написал на полях:

«Моя дорогая Тереза, я прочел эту книгу в твоем саду, моя любовь, пока ты была в отъезде, а иначе я не смог бы читать ее. Это твоя любимая книга, а писательница была моим другом. Ты не поймешь этих английских слов, но узнаешь почерк того, кто страстно тебя любит, и догадаешься, что над твоей книгой он мог думать только о любви. В этом слове, которое красиво звучит на всех языках, но лучше всего на твоем, amor mio, заключена вся моя жизнь в этом мире и в том… Моя судьба в твоих руках, а ты женщина, прожившая семнадцать лет в миру и два года в монастыре. Я всем сердцем желаю, чтобы ты оставалась со мной или по крайней мере чтобы я никогда не встречал тебя замужней. Но теперь уже слишком поздно. Я люблю тебя, а ты любишь меня, по меньшей мере говоришь, что любишь, и поступки твои могут служить мне немалым утешением. Но я больше чем просто люблю и не могу перестать любить тебя. Думай обо мне иногда, когда Альпы и океан разделяют нас, но им никогда не удастся разлучить нас, пока ты этого не пожелаешь».