Роман Капитонов - Эхо войны

— Ну хорошо. В Афганистан ты попал из-за жажды подвигов. Но ведь война в твоей жизни на этом не закончилась.

— Понимаешь, там, в Афганистане, не было чего-то нечестного, подлого, предательства не было. Если ты не прав, тебе об этом скажут в лицо, никто по углам шептаться не будет. Если не понял, в морду дадут в крайнем случае. Там никто не будет лезть тебе в душу, если ты этого не хочешь. А здесь… Здесь совсем по-другому… Вот недавно познакомился с парнем. Мы случайно вместе пришли снять одну и ту же квартиру. Так и зажили вместе, деля и еду, и оплату за жилье, и радость, и горе, как говорится… Он, как мне казалось, на Пашку Артемьева походил, я привязался к нему, доверял как себе… Ну, я как-то пенсию получил за несколько месяцев. Утром — ни его, ни денег… Он же знал, как мне они были нужны на лекарства, на жизнь, дочке что-нибудь купить… Он же мне в доверие вошел, чтобы так все растоптать потом…

— Так надо было в милицию заявить.

— А разве это его исправит? Бог ему судья, хотя осадок в душе остался. Хорошо, мне ребята из нашего комитета воинов-инвалидов скинулись, помогли. А почему война для меня продолжалась?… Ну, приехал домой. Ни кола, ни двора, родственников загружать своими проблемами не хотелось. Здесь другой мир, не вписался я в него, а может, привычка сработала. Дальше были Сирия, Алжир, Чечня.

— Тебе удалось хорошо показать характеры своих друзей. Я очень хорошо представляю и Пашку Артемьева, и Вострика. Как сложилась судьба у них, где они сейчас?

— С Востриком мы переписывались до недавнего времени. Но, боюсь, он меня потерял; ведь у меня сейчас нет ни постоянного адреса, ни прописки. Стало быть, писать мне некуда. У Вострика исполнилась его большая мечта — он стал агрономом. Сейчас у него большое фермерское хозяйствов Калуге, где, очевидно, он использует землю разумно и щадяще, именно так, как должно быть и про что он нам с Пашкой постоянно втирал. Я очень рад за него. А Пашка… Пашка погиб у меня на руках. Последнее, что сказал: «Мама». Мама у него старенькая, одна его воспитывала; так и не дождалась… Вот в песнях про Великую Отечественную часто поется, мол, друзей хоронил. А я многих друзей потерял, но никого не хоронил, только отправлял грузом 200. Потому что умирали они на чужой земле, а хоронить надо на своей, родной. Где-то слышал такую мысль, что, мол, мы попутчики в поезде. Кто-то сошел, а мы дальше поехали. Мы-то поехали дальше, но ведь больно, как больно… А Пашка, он особенный. Он был самый-самый. Все вспоминаю, какой он веселый был, бесшабашный. Я ведь был самый маленький, к тому же единственный якут — он всегда за меня заступался. Когда его не стало, до меня это не дошло по-настоящему, может, разум не хотел, отказывался понимать, а может, просто мы были молодые… Вот сейчас… В своих записях я не смог написать, что он погиб, обойдя эту тему стороной. Не захотел, потому что больно, очень больно.

— Сирия, Алжир… Каким образом тебя тудато занесло?

— После Афгана, в 1989 году поступил в школу прапорщиков спецотдела ВДВ, потом прошел переподготовку и отправили меня в Сирию в составе группы военных специалистов инструктором-сапером. Прилетели в Дамаск, там объяснили, что мы предназначены для пресечения транспортировки оружия через Сирию, Турцию на Кавказ. Разведка передавала, по какому маршруту идут караваны с оружием, и моя задача состояла в том, чтобы расставлять мины на их пути. Однажды напоролись на засаду: я только выпрыгнул с БТР, как меня сразу прошило — сквозное осколочное ранение в бедро и касательное осколочное ранение головы. Контузило сильно. Отправили в Москву, провалялся я там в центральном военном госпитале месяца три, оклемался. Потом отправляли на Сахалин в разведбатальон мотострелковой дивизии, потом были Хабаровск, Псков, там я несколько месяцев командовал инженерно-саперным взводом. А после вызвали в спецотдел и направили в Алжир. Мы иногда сопровождали дипломатов, а в основном вели караульную службу. Все местные в белых штанах, как в Рио-де-Жанейро, и большие фанатики. Там было очень распространено религиозное движение «Ходжума». В Бешаре к нам подбежал мужик: чуть ли волосы на себе не рвет, кричит, руками машет — оказывается, его дочка упала в заминированную яму глубиной в два метра. Каким образом она умудрилась упасть, не задев ни одной проволочки, — уму непостижимо. Меня спустили на веревке, я не успел даже автомат снять. Ребята все отошли подальше от ямы — мало ли что. Я осторожно стал снимать растяжки, а она давай от меня шарахаться, дурная какая-то. Хотя я ее понимаю, конечно. Запрыгнул маленький, страшненький, да еще с автоматом. Я работаю, а сам уговариваю ее: «Не прыгай, милая, я тебя не трону, я с миром, не шевелись, а то сейчас оба в воздух взлетим!» Она, конечно, не понимает ничего и от меня по яме чуть не бегает; Хорошо, хоть переводчица вовремя подошла, объяснила что к чему. Потом вытащили нас. Но история этим не кончилась. Как оказалось, по их религии принято: если я к ней прикасался, то обязан жениться.

— Ну и женился бы, что за дела?

— Че я, дурак что ли, жениться на тринадцатилетней девчонке, она же ребенок еще! Командование вошло в положение, меня сразу отправили из Алжира в Москву, чтобы родственники девочки, обидевшись на отказ, не сделали мне харакири. В Москве я и получил медаль «За боевые заслуги», кажется, именно за этот случай. Потом начались вильнюсские события, и меня направили в каунасскую дивизию. После расформирования — на Сахалин, где медицинская комиссия выдала такой вердикт: «Годен к службе вне строя». Это было похоже на то, что я бежал, бежал и вдруг столкнулся со всего маху с прочной бетонной стеной. Когда немного привык к мысли, написал рапорт и подался в Вилюйский военкомат. Но из-за квартиры, вернее, из-за отсутствия ее пришлось перевестись в Абыйский военкомат.

Скоро я понял, что канцелярская работа не по мне, попросился в строй и вскоре получил распоряжение командующего ВДВ: мне надлежало отправляться в Уссурийскую воздушно-десантную бригаду, из-за отсутствия вакансий командиром взвода связи. Оттуда несколько раз ездил в Таджикистан на боевые операции. Однажды, когда уезжал, оставил свою квартиру знакомому. Приезжаю: дома дым коромыслом, крик, шум, короче, драка. Впоследствии оказалось, что еще голову соседу разбили. В общем, командованию доложили, что у Капитонова пьяный дебош в квартире, и, хотя я был к нему непричастен, объявили выговор с занесением. В принципе, сам виноват, конечно, не пускай в дом кого попало. С этого случая в моей жизни и началась продолжительная черная полоска… Может, озлобленность какая во мне появилась или что, но все пошло наперекосяк. Во время прыжков солдат один прыгать не хотел, я его пнул. Он приземлился, конечно, как надо, но пожаловался. Ну, и меня спросили, в чем дело. А я как раз свой 245-й прыжок отмечал, ребята мне пиво принесли, ну и уволили меня по дискредитации звания служащего… Приехал в Якутск. Снова старая волынка: ни кола, ни двора, ни денег. До октября проходил в летней форме, попросился в МВД, в ОМОН. И меня взяли. Начались командировки в Чечню. У меня их было четыре. Чечня от Афгана отличалась. Если в Афганистане было много боевых рейдов, то в Чечне мы больше охраняли себя. Но война есть война. И это всегда страшно. Очевидно, учитывая опыт прошлых лет, после командировок стали давать 25 дней на реабилитационный отдых. А потом меня списали, и я в неполные тридцать стал пенсионером… Когда узнаю, что наши опять едут в Чечню, я готов молиться — хоть Богу, хоть черту, пусть только вернутся, только живые, здоровые! Я знаю, что не смогу повлиять на ситуацию, и больно, так больно, что чувствую непонятную вину. Они там, а я… Я здесь и ничего не могу сделать. Больно за Рыжикова, которого я знал лично, больно за молодого парня Голомарева, которого я не знал никогда и уже никогда не узнаю…