Борис Альтшулер - Он между нами жил... Воспомнинания о Сахарове (сборник под ред. Б.Л.Альтшуллера)

С разрешением на первую поездку дело все время тянулось. Оно было внезапно получено, несомненно, потому, что через два дня ожидался приезд в Москву Президента Нью-Йоркской Академии наук Дж. Лейбовица, и ему нужно было сказать, что Сахарову "не так плохо". Директор ФИАНа Н.Г.Басов, улыбаясь, сказал мне: "Вам нужно сегодня же ехать к А.Д.". Но я не мог — был как раз назначен мой доклад на заседании президиума Академии наук. "Ну, тогда должен ехать В.Л.Гинзбург". И Виталий Лазаревич поехал (см. его статью). Так вопрос был решен. Встреча В.Л. с А.Д. была очень радостной для обоих.

Я не буду подробно описывать поездки в Горький. Об этом много пишут другие. Расскажу лишь о некоторых эпизодах, по-моему, представляющих интерес.

Когда я в июне 1980 г. приехал впервые к А.Д., я думал, что он угнетен, и чтобы приободрить его, процитировал двустишие, если не ошибаюсь, Кайсына Кулиева: "Терпение оружие героя,/Коль выбито из рук оружие другое". А.Д. возмутился: "Какое терпение?! Борьба продолжается!". Это отнюдь не был только тот "социальный философ", каким он был в 1968 г., когда впервые выступил на общественно-политической арене. Тогда же он прочитал мне свое известное теперь в разных вариантах ироническое четверостишие: "На лике каменном державы,/ В сиянии всесветной славы/ Вперед идущей без запинки,/ Есть незаметные Щербинки" (так называется район Горького, в котором его поселили). Он был спокоен и бодр, физически еще вполне не плох. Голодовки были еще впереди. Я приехал вместе с нашим сотрудником более молодого поколения, О.К.Калашниковым. Вообще, мы, не обсудив этого специально, решили ездить по двое. Я думаю, здесь было ставшее уже автоматическим понимание того, что «органы» не допустят поездки в одиночку. Ведь по расчетливой психологии «наблюдающих» всегда должен присутствовать третий, способный донести, если в общении с Сахаровым будет допущено что-либо «неподобающее». То, что у сотрудников Отдела может быть иная психологическая установка, вероятно, казалось невозможным. Но можно было и не беспокоиться. Ничего противозаконного не происходило.

Однако во время одной из поездок случилось "чрезвычайное происшествие". В.Я.Файнберг по приезде в Москву подвергся разносу за неправильное поведение (он об этом рассказывает в своих воспоминаниях в этом томе). Дело в том, что прекрасно понимая, как тщательно прослушивается все происходящее в горьковской квартире, мы все же вели и чувствовали себя свободно. То немногое, что мы хотели сказать интимно, писали на бумаге, прикрывая ее рукой от возможного объектива скрытой камеры (мы не утруждали себя поисками ее; возможно, ее и не было). Но однажды, как я догадываюсь, В.Я. чрезмерно распустился, обсуждал политику и т. п. Это было бы еще ничего. Но А.Д. решил продемонстрировать ему, как работает установленная для него «персональная» глушилка, забивавшая нежелательные радиоголоса (в радиусе 60–90 метров от его квартиры). Он включил транзисторный приемник, и все услышалии первую фразу русской передачи Би-би-си. После этого из приемника понеслось могучее "ж-ж-ж…" — глушилка заработала. Раздался взрыв хохота (весь эпизод, кстати говоря, показывал, что прослушивание велось не только путем записи на ленту с последующим анализом, а кроме того осуществлялось непрерывно, как говорят, "в реальном времени"). Я думаю, что такое поведение В.Я. (а может быть, и другие подобные эпизоды) очень обидели «охрану», выполнявшую то, что ей было приказано. Это была ее служба, насмешки над которой воспринимались, конечно, с обидой. В результате в Москву пошел какой-то очень порочащий В.Я. рапорт. Сложилось неприятное положение, судьба поездок была поставлена под угрозу. Тогда я вызвался поехать, чтобы исправить положение. Приехав (вместе с О.К.Калашниковым), после первых радостных приветствий, я сказал примерно следующее: "Андрей Дмитриевич, мне нужно сказать вам нечто серьезное, деловое. Мы должны учесть, что наши приезды имеют вполне определенную цель — взаимные научные консультации. Для нас они очень нужны и приятны, я надеюсь, для вас тоже. Но они могут продолжаться, только если именно эта их цель будет осуществляться, а не что-либо постороннее. Согласны ли вы с этим?" Андрей Дмитриевич во время этого нравоучения сидел в кресле, я — напротив него на стуле. Я говорил четко и достаточно громко для того, чтобы все было правильно записано. А.Д. все, конечно, понял и сидел, тихо улыбаясь. Я не мог себе позволить улыбнуться, это отразилось бы в моем голосе. Но он достаточно хорошо знал меня, и, конечно, ответил что-то одобрительное. Вопрос был исчерпан. (В.Я.Файнберг после этого ездил еще не раз. Однако, КГБ сообщил об этом эпизоде в Московский горком партии и Академию наук, в результате чего В. Я. Файнберга до 1988 г. не пускали за границу.) Возможно, что я после «нpавоучения» (или до?) написал ему на бумажке, что возникли неприятности после поездки В.Я.Файнберга, но я не помню точно, было ли это.

Не могу забыть также мой последний приезд вместе с Е.С.Фрадкиным в декабре 1985 г. Это было после третьей голодовки, когда Елена Георгиевна уже уехала в США, где ей должны были сделать операцию на сердце. Андрей Дмитриевич открыл нам входную дверь и, проговорив: "У меня грипп, поцелуи отменяются, наденьте марлевые маски — они приготовлены для вас в столовой", лег в постель в спальне. Он был очень худ ("Восстановил восемь кг- половину потерянного веса", — сказал он; напольные весы стояли около кровати) и плохо выглядел. Я пощупал потом у него пульс, — было много экстрасистол (если правильно помню, десять и более в минуту). Грипп был не сильный, но он не разрешал нам часто подходить к нему. Позавтракав на кухне и разложив привезенные продукты, мы вернулись в спальню, и Е.С. начал рассказывать свою последнюю очень важную работу по теории струн — сложнейшему и самому «модному» разделу теории частиц и полей. Доски на стене не было, подходить к А.Д., чтобы показать какую-нибудь формулу, разрешалось в редчайших случаях. Е.С. расхаживал вдоль комнаты туда и назад, а А.Д. воспринимал все "с голоса", вставляя вопросы и замечания, обсуждая отдельные пункты. Я был поражен силой его ума. Эти проблемы очень интересовали его в то время, и он слушал и слушал. Это длилось четыре часа! Наконец А.Д. сказал: "Хватит, давайте обедать, а потом отдохнем. Подогрейте мне творог. Тефлоновая сковородка висит на стене в кухне, творог в холодильнике". (Как известно, А.Д. любил все есть только в подогpетом виде.) Отдохнув (пока А.Д. и я спали, Е.С. сходил в недалеко расположенный Институт химии и, как полагалось, отметил наши командировки), снова вернулись к науке. Я стал рассказывать по своей тематике, но очень скоро увидел, что А.Д. это не интересует. Он был увлечен струнами, и снова — почти на три часа! — началась лекция-беседа Ефима Самойловича. И опять без написания формул. Потом пришло время уезжать. Перед самым отъездом был еще один важный эпизод, о котором я расскажу в другом месте. Когда мы возвращались, Е.С. сказал, что он тоже поражен пониманием сложнейшей науки, которое проявил А.Д. Незадолго перед тем Е.С. был за границей на конференции и рассказывал то же самое специалистам в этой области. Они понимали все гораздо хуже.