Георгий Костылев - Крепкие орешки

Снова бросок через бетонный плац. Добежав до недостроенной трансформаторной будки, оккупированной под общежитие офицерами роты Манжурова, я присел под ее кирпичной стеной перевести дух и осмотреться. И надо же такому случиться: именно в этот момент и засияла над городком очередная осветительная ракета! Светло -- хоть газету читай. За продолжением дело не стало: не успел померкнуть проклятый свет, как с той стороны устремились точно ко мне две красные точки. Короткая прицельная очередь: два патрона. Второй, естественно, чуть выше первого. Все событие длилось примерно 0,3 секунды -- столько нужно автоматной пуле, чтобы пролететь 300 метров. Первая -- та, что шла ниже, -- вдруг зашаталась, как пьяный велосипедист, и кувыркнулась мне под ноги, а вторая сухо щелкнула в кирпич в паре сантиметров над моей головой. Вот и не верь после этого в Бога: бракованный патрон с негодным порохом или пулей пришелся как раз на тот первый, точно нацеленный выстрел. А исправный -- на второй, когда отдача слегка подбросила вверх ствол бандита. Такие дела.

Я потом долго пытался отыскать в траве ту, первую пулю. Не нашел. И вот что до сих пор не дает мне покоя: зачем Бог сохранил мне в тот раз жизнь? В принципе, она мне практически ни к чему: после увольнения в запас я не вижу в ней абсолютно никакого смысла. А смерть была бы классная, на загляденье: пуля в голову -- да что может быть лучше для мужчины и солдата?! Убитый в схватке с врагом воин попадает в рай автоматически, это постулат любой религии мира. Так, черт побери, лучше, чем от водки и от простуд. Я в расчете с Родиной и с самим собой, я ни черта никому не должен! Неужели Богу еще что-то надо от меня в этой жизни?! И если да, то что, черт возьми, что?!

Короче, на прощание мы всыпали "чехам" по первое число. А вскоре стрельба окончательно смолкла. И наступила совершенно особенная тишина, как всегда бывает после боя: тишина, которую не сразу решишься нарушить. Ее слишком долго ждешь, и, как правило, она слишком дорого стоит.

Я стоял на бруствере и курил, когда ко мне подошел Манжуров. То ли призрачный свет звезд, то ли напряжение прошедшего боя сделали его еще более похожим на скелет, чем обычно. Впрочем, я сам наверняка выглядел так же. Васильич постоял, сунув руки в карманы и жуя спичку, а затем негромко спросил:

-- Дмитрич, выпить хочешь?

Я навострил ухо.

-- Интересное кино, господин штабс-капитан! Ты же не пьешь?

Васильич пожал плечами:

-- Я и не пью. Но как раз намедни я, что характерно, конфисковал у своих три банки водки. Ты как?

-- Было бы нелепо отказываться, -- хмыкнул я. -- Дают -- бери, а бьют -- беги! Батарея -- ОТБОЙ!

Ибо в артиллерии бой считается законченным не после команды "прекратить огонь", а именно после этой -- отбой! От боя, значит. Так-то.

И я забрал у Манжурова три банки "Асланова", и одну мы тут же скушали на пару с Мишкой Червонным, а с двумя другими я совершил грубый должностной проступок: пришел на батарею и пустил их по кругу среди бойцов. Знал: не напьются. И не потому, что водки мало -- если солдат захочет, он всегда достанет. Просто пьется водочка после боя -- как вода.

1999 г.