Райнер Рильке - Письма 1926 года

Только ветер поэту дорог.

В чем уверена — в корридорах.

Прохожденье — вот армий база.

Должно долго идти, чтоб сразу

Середь комнаты, с видом бога —

Лиродержца...

— Стиха дорога!

Ветер, ветер, над лбом — как стягом

Подымаемый нашим шагом!

Водворенное «и так дале» —

Корридоры: домашнесть дали,

С грачьим профилем иноверки

Тихой скоростью даль по мерке

Детских ног, в дождеватом пруфе

Рифмы милые: грифель — туфель —

Кафель... в павлиноватом шлейфе

Где-то башня, зовется Эйфель.

Как река для ребенка — галька,

Дали — долька, не даль — а далька.

В детской памяти струнной, донной

Даль с ручным багажом, даль — бонной...

Не сболтнувшая нам (даль в модах),

Что там тащится на подводах...

Доведенная до пенала...

Корридоры: домов каналы.

Свадьбы, судьбы, событья, сроки, —

Корридоры: домов притоки.

В пять утра, с письмецом подметным,

Корридором не только метлы

Ходят. Тмином разит и дерном.

Род занятия? Кор—ри—дорный!

То лишь требуя, что смолола

Корридорами — Карманьола!

Кто корридоры строил

(Рыл), знал куда загнуть,

Чтобы дать время крови

За угол завернуть

Сердца — за тот за острый

Угол — громов магнит!

Чтобы сердечный остров

Со всех сторон омыт

Был. Корридор сей создан

Мной — не проси ясней! —

Чтобы дать время мозгу

Оповестить по всей

Линии: от «посадки

Нету» до узловой

Сердца: «Идет! Бросаться —

Жмурься! А нет — долой

С рельс!» Корридор сей создан

Мной, не поэт — спроста!

Чтобы дать время мозгу

Распределить места.

Ибо свиданье — местность,

Роспись — подсчет — чертеж —

Слов, не всегда уместных.

Жестов, погрешных сплошь.

Чтобы любовь в порядке —

Вся, чтоб тебе люба —

Вся, до последней складки —

Губ или платья? Лба.

Платье все оправлять умели!

Корридоры: домов туннели.

Точно старец, ведомый дщерью,

Корридоры: домов ущелья.

Друг, гляди! Как в письме, как в сне том —

Это я на тебя просветом!

В первом сне, когда веки спустишь —

Это я на тебя предчувствьем

Света. В крайнюю точку срока

Это я — световое око.

А потом?

Сон есть: в тон.

Был — подъем.

Был — наклон

Лба — и лба.

Твой — вперед

Лоб. Груба

Рифма: рот.

Оттого ль, что не стало стен —

Потолок достоверно крен

Дал. Лишь звательный цвел падеж

В ртах. А пол — достоверно брешь.

А сквозь брешь, зелена как Нил...

Потолок достоверно плыл.

Пол же — что, кроме «провались!»

Полу? Что нам до половиц

Сорных? Мало мела? — Гор е!

Ведь поэт на одном тире

Держится...

Над ничем двух тел

Потолок достоверно пел —

Всеми ангелами.

St. Gilles-sur-Vie,

6-го июня 1926 [447].

Кончина Рильке была для Цветаевой как бы отсроченным итогом ее невстречи с ним. Сознание того, что Рильке не хочет с нею встретиться, сменилось свидетельством роковой невозможности свидания. «...Потеря Савойи с ним — куда никогда не поеду» — так писала Цветаева Е. А. Черносвитовой в середине января. В то же время смерть Рильке она истолковывала как право и даже «собственноручный его приказ» на ее союз с Пастернаком. Вспоминая весну, когда она «отвела» его приезд к ней, она пишет 1 января 1927 года: «Я тебя никогда не звала, теперь время». Их былую размолвку, «разминовение» летом 1926 года она объясняет просто и лаконично: «Видишь, Борис, в-троем, в живых, все равно бы ничего не вышло». Спустя много лет Пастернак подчеркнул вьюном это «в-троем», проверяя сделанную в 1944 году А. Крученых машинописную копию.

О возможностях новой встречи Цветаева продолжала думать и в последующие годы. «Мы ведь с Борисом собирались ехать к Рильке — и сейчас не отказались — к этой могиле дорожка не зарастет, не мы первые, не мы последние», — писала она Л. О. Пастернаку 5 февраля 1928 года.

В своем февральском письме к Цветаевой Пастернак сопоставил имена Рильке и Маяковского. Для него это было естественным, в этот ряд попала у него и «Поэма Конца», о которой он писал сестре еще весной 1926 года: «Так волновали меня только Скрябин, Rilke, Маяковский, Cohen». Это перечисление потом отразилось в главах его автобиографической повести «Охранная грамота». В феврале 1927 года Цветаева усмотрела в этом сопоставлении кощунство, «иерархическое несоответствие», но позднее, в статье 1932 года «Поэт и время» она оправдывает противостояние Рильке и Маяковского в их отношении к современности. Оба имени соединены у Цветаевой и охарактеризованы показательностью для своего времени, «своевременностью» и необходимостью ему [448].

Первым и непосредственным откликом Цветаевой на смерть Рильке было стихотворение «Новогоднее», о котором она писала Пастернаку, называя его «Письмом». Пастернак получил его только через год, когда вместе с поэмой «С моря» его привезла из Парижа А. И. Цветаева. Это — своеобразный реквием, «плач» по Рильке. При чтении этих стихов невольно возвращаешься памятью к реальным событиям, отраженным в последних письмах Рильке и Цветаевой. Однако степень творческого перевоплощения реальности — поразительная. Недаром Цветаева писала о себе: «Я не люблю жизни как таковой, для меня она начинает значить, т. е. обретать смысл и вес — только преображенная, т. е. в искусстве» [449].

С Новым годом — светом — краем — кровом!

Первое письмо тебе на новом

— Недоразумение, что злачном —

(Злачном-жвачном) месте зычном, месте звучном,

Как Эолова пустая башня.

Первое письмо тебе с вчерашней,

На которой без тебя изноюсь,

Родины, теперь уже с одной из

Звезд... Закон отхода и отбоя,

По которому любимая любою

И небывшею из небывалой.

Рассказать, как про твою узнала?

Не землетрясенье, не лавина.

Человек вошел — любой — (любимый —

Ты.) — Прискорбнейшее из событий.

В Новостях и Днях [450]. — Статью дадите?

— Где? — В горах. (Окно в еловых ветках.

Простыня.) — Не видите газет ведь?

Так статью? — Нет. — Но... — Прошу избавить.

Вслух: трудна. Внутрь: не христопродавец.

— В санатории. (В раю наемном.)

— День? — Вчера, позавчера, не помню.

В Альказаре [451]будете? — Не буду.

Вслух: семья. Внутрь: всё, но не Иуда.

С наступающим! (Рождался завтра!) —

Рассказать, что сделала узнав про...?

Тсс... Оговорилась. По привычке.

Жизнь и смерть давно беру в кавычки.

Как заведомо-пустые сплёты.

Ничего не сделала, но что-то

Сделалось, без тени и без эха

Делающее!

Теперь — как ехал?

Как рвалось и не разорвалось как —

Сердце? Как на рысаках орловских,

От орлов, сказал, не отстающих,

Дух захватывало, — или пуще?

Слаще? Ни высот тому, ни спусков,

На орлах летал заправских русских —

Кто [452]. Связь кровная у нас с тем светом: