Василий Козаченко - Молния

Кроме того, Максим приказал Лене наклеить одну листовку на видном месте возле станции, а Сеньке Горецкому - на стене или на воротах сахарного завода. Клеить их надо было "насмерть" - так крепко, чтобы их нельзя было оторвать, чтоб целыми в руки жандармам они не попали.

- Пусть сдирают по кусочку, пусть поработают...

Ясно?.. Так-то, Радиобог. И еще скажи Сеньке, чтобы к приемнику в эти дни не подходил...

Ночевать в тот вечер Максим пошел к Кучеренкам.

О том, что он там иногда ночует, знали только Леня Заброда и Сенька Горецкий.

Спал Максим в тесной кухоньке, в углу между печкой и глухой стеной. Единственное крохотное кухонное окошко выходило в сад. Кроме двери в хату был в этой кухоньке еще выход в сени. А уже оттуда можно было вылезти на чердак или перейти на другую половину, которая так и осталась недостроенной и теперь служила Кучеренкам коровником...

В полночь, когда Максим, начитавшись изодранного, без начальных и последней страниц "Тиля Уленшпигеля", погасил коптилку, сдернул с окошка занавеску и начал уже было засыпать, кто-то тихо стукнул в раму.

"Пепел Клааса стучит в мое сердце-", - спокойно, сквозь сладкую первую дрему подумал Максим. Он угрелся на своем твердом топчане, и вылезать из-под одеяла не хотелось.

Он еще полежал, уговаривая себя, что этот стук ему только приснился. Поднялся, когда стукнули еще. Тихо, чтобы не побеспокоить хозяев вышел в сени и оттуда уже выглянул в сад.

Ночь стояла тихая, мороз крепчал, и небо было чистое и звездное. Снегу не было, но легкий иней прикрывал промерзшую землю, стволы и ветви вишен. У самого окна под раскидистой грушей виднелась чья-то невысокая фигура. Максим сразу узнал круглоголового и коренастого Сеньку Горецкого.

- Что-нибудь случилось? - спросил его Максим уже на кухне.

- Да нет! - ответил Сенька. - Просто решил, что переться сейчас через город домой не конспиративно.

Перебуду у тебя ночь, а на рассвете в левады. Никто и не заметит.

- Нечего шляться по ночам, - упрекнул его Максим. - В таких случаях лучше дома сидеть. Ясно?

Ясно-то оно ясно, но...

И Сенька высыпал на Максима ворох новостей.

Сначала похвалил немцев за то, что всех собак перестреляли и теперь гуляй ночью, где хочешь. Листовки удалось расклеить, и их приклеили так крепко, что зубами даже не выгрызешь! Одну - около завода, другую - на стене дома, как раз напротив заводской площади. Ну а третью Ленька, наверное, на станции прилепил... На улицах повсюду парами разгуливают полицаи ("боятся по одному, собаки!"), а на дорогах при выезде из города патрулируют в засадах немцы. Он сам прошел низом, огородами, незаметно, так, что нигде ни звука не было.

Потом Сенька сказал, что вчера утром, наверное случайно, забрел к ним в хату незнакомый полицай, спросил, не ночевала ли у них какая-то женщина, и больше не возвращался.

Но самая важная и интересная новость касалась Вилли Шульца, о котором Максим слышал от Сеньки и раньше.

Уже больше двух недель Сенька работал на железной дороге. Вместе с другими грузил на машину, а потом сваливал около завода песок и гравий. Шофером на этой машине был Вилли Шульц, которого все называли Шнапсом. Вилли человек живой, общительный. С Сенькой он быстро "подружился", и теперь они даже на "ты". У всех, у кого только можно, Вилли выменивал на сигареты и на кремни от зажигалок самогон и не скрывал, что полицаев, жандармов и даже, кажется, самого Гитлера сильно недолюбливает.

Как-то Сенька спросил у него в шутку:

- Вилли, а разве ты не нацист?

- Нет! - Вилли вроде бы даже обиделся.

- Ну, так, может, социал-демократ?

- Нет.

- Выходит, беспартийный? - констатировал Сенька.

- Нет! - снова запротестовал Вилли.

- А кто ж ты такой? -удивился Сенька.

- Человек. Прежде всего - человек, - сделал Вилли широкий жест рукой.

- А нацисты, - отважился Сенька, - выходит, потвоему, не люди?

- Нет. Дерьмо! - расхохотался Шнапс.

И вот сегодня этот Шнапс отвел Сеньку в сторону и выложил удивительные вещи. Конечно, Сенька мало что понимал по-немецки, однако же уловил, что ему надо быть поосторожнее. Дальше выяснилось, что в районе появились "партизанен" и "листофка" и золотозубый, Пауль Форст, привез сюда целый отряд СД. Золотозубый - вонючая свинья. И притом страшная и очень опасная свинья А он, Вилли, - война не гут, фашизм не гут - не хочет, чтоб Сенька думал, будто все немцы зер шлехт, как этот Форст. Под конец Вилли сказал, что жандармы арестовали какого-то Савку, и Сенька сразу понял, вернее, догадался, кто такой этот таинственный Савка Горобец.

В прошлую субботу Сенька прихватил на работу двенадцать оставшихся из его доли "Молний". Сложенные вчетверо и перевязанные тонюсенькой ниточкой, они под толстыми отцовскими штанами, над правым голенищем, лежали незаметно вместе с плоским алюминиевым портсигаром.

Правый карман в тех штанах был нарочно разодран, и, закуривая, Сенька всякий раз засовывал руку почти до колена, так что всегда, если нужно было, мог прихватить вместе с портсигаром и "бумажку".

В ют день из Скального и окрестных сел согнали на станцию много народу. Надо было разобрать завалы на запасных путях. Люди работали вяло, нехотя, как сонные. Впереди, напротив элеватора копались на путях военнопленные.

Слоняясь между разбитыми вагонами и разбомбленными станционными постройками, Сенька ткнул две листовки знакомым ребятам и три передал бывшей соседке по парте Клаве Некраш, которая жила на территории завода. Передавая листовки, Сенька пояснил:

- Видела? Кто-то под вагонами раскидал. Между прочим интересные известия... Пальчики оближешь. Возьми почитай, передай знакомым, коли охота...

Шестую листовку Сенька отдал молча, без объяснений.

Двое немецких солдат из тодтовской команды вели через перрон к водокачке четырех военнопленных с лопатами в руках - то ли грузить, то ли закапывать чго-то...

Когда пленные проходили мимо Сеньки, один из них крикнул по-русски:

- Братцы, табачку нет у кого?!

Они замедлили шаг. А гитлеровцы как-то на это совсем не отреагировали. Должно быть, уже понимали, что значит русское слово "табачок". И Сеньку сразу, как говорится, осенило. Он сунул руку в бездонный карман, вытащил вместе с портсигаром листовку и, развернув страничку, высыпал на нее весь, какой только был, табак.

Потом, секунду поколебавшись, поверх табаку положил еще пару газетных листочков, разрезанных на завертку.

Смял все это в один комок, метнулся к пленным и сунул в первую протянувшуюся ему навстречу руку. Немец что-то вяло буркнул и, верно, больше для порядка отпихнул парня локтем. Но сверточка у пленных не отобрал.

Стоя на шпалах Сенька видел, как высокий чернобородый, с запавшими желтыми щеками на ходу бережно развернул сверток и какое-то время внимательно, дольше, чем это было необходимо, взглядывался в него. Потом быстро смял в кулаке и спрятал в карман.