Джером Джером - На сцене и за кулисами

Однажды я пошел в один из больших лондонских театров в полной уверенности, что там непременно должна существовать за кулисами подобная комната, и потому хотел хоть одним глазком взглянуть на нее. Это удовольствие обошлось мне в четыре шиллинга и семь пенсов, которые пришлось раздать на чай капельдинерам. Действительно, мои ожидания оправдались, и там существовала подобная «зеленая» комната, но капельдинер посоветовал мне не ходить туда, предостерегая, что я могу в темноте расквасить себе нос или, что еще того хуже, разбить башку о разные бутафорские принадлежности, которые разбросаны в беспорядке по всей комнате.

Правда, во многих театрах существует некоторое подобие такой «зеленой» комнаты, но обыкновенно ее захватывает в свою полную собственность или какая-нибудь театральная звезда, перед которой преклоняется антрепренер, или же сам режиссер, между тем как несчастные актеры должны сидеть в душных чуланах, называемых уборными, или торчать и дрожать от холода за кулисами, или же выслушивать ругань и брань сценариуса и плотников, которые уверяют, что актеры мешают им устанавливать декорации.

Открытие летнего сезона нашего театра назначено было на субботу; тогда же мне впервые предстояло появиться перед английской публикой, то есть в этот день должен был состояться мой «первый дебют», как громко выразился наш парикмахер и вместе с тем гример. Думая об этом накануне и все предыдущие дни, я сильно волновался и даже боялся, но, странное дело, во время самого представления чувствовал себя превосходно и не испытывал ни малейшего страха. Для меня такое явление совершенно непонятно, потому что вообще, а в тот период моей жизни в особенности, я был очень скромного и нерешительного характера. В ранние дни моего детства я, наоборот, проявлял большую смелость и развязность; в то время меня сажали на стол (конечно, я этого не помню, но говорю со слов старших) и заставляли декламировать стихи, что я и делал без всякого смущения, к великому удовольствию моих старых родственников и родных (да, в прежние времена люди всегда находили себе занятие и умели забавлять себя!); затем моя старая няня неоднократно рассказывала, что однажды в конке я привел публику в такой восторг, пропев «серенького козлика», что она собрала в мою пользу целые полкроны. Я лично не помню подобного эпизода, но если даже предположить, что это не простая выдумка няньки, а действительно случившийся факт, то куда же девались эти деньги? Как я ни добивался, этот вопрос всегда оставался без ответа и так и не был мне разъяснен.

Во всяком случае, в восемнадцать лет я не мог похвастаться такою же смелостью и самообладанием, какими отличался в восьмилетнем возрасте. Даже теперь я за тысячу фунтов стерлингов не стану декламировать или играть при гостях; правда, вряд ли найдутся такие люди, которые предложили бы мне такую сумму. Но перед публикой в театре я чувствую себя превосходно; и куда только девается моя застенчивость, на которую так часто в частной жизни жаловались и жалуются особы прекрасного пола. Со сцены я не вижу сидящих в театре, разве только, и то не всегда, три первых ряда кресел. На сцене обыкновенно бывает светлее, чем в остальной части театра; весь театр погружен в таинственный полумрак, так что единственное, что может видеть актер со сцены, так это сплошную белую массу лиц. Я никогда не различал «десятков тысяч блестящих глаз», смотревших на меня в упор, и потому чувствовал себя гораздо смелее. Самый проницательный и грозный взгляд на свете не может смутить слепого человека.

Но даже если бы я волновался во время представления, то имел бы основательное оправдание; дело в том, что в театр собралась посмотреть мою игру избранная компания моих друзей и приятелей, в числе которых было несколько студентов-медиков и воспитанников колледжа; они уверяли меня, что идут в театр специально для того, чтобы сделать мне бурный прием. Я уговаривал их и просил не беспокоиться приходить, но они и слышать об этом не хотели. Они, наоборот, уверяли меня, что сознание того, что в театре присутствуют мои друзья, будет служить мне некоторой поддержкой и, во всяком случае, гарантией на успех. Но такая любезность с их стороны меня нисколько не трогала.

— Послушайте, — сказал я, — если вы попробуете устроить какую-нибудь глупую шутку, уверяю вас, я брошу играть.

Но они уверили меня, что никаких штук выкидывать не будут и что хотят прийти только для того, чтобы посмотреть на меня; после этого я не возражал им больше.

Но я жестоко их надул. Я рассказывал им самые невероятные вещи с такой напускной искренностью, что даже они, знающие меня уже много лет, не возымели ни малейшей тени подозрения. С тех пор немало воды утекло, но даже теперь мое сердце радуется при воспоминании, как ловко я их провел. Они не имели ни малейшего понятия ни о театрах, ни об актерах; поэтому я сказал им, что буду играть роль благородного отца, и объяснил, что фамилия, под которой он играл, — мой театральный псевдоним. Затем я наврал им с три короба о том, каких успехов достигло и до какого совершенства доведено теперь искусство гримировки, и предложил даже пари, что они не узнают меня на сцене, так я изменю свой внешний вид и даже голос, который в театре звучит совершенно иначе. Я не сказал им прямо, какую буду играть роль, но так, в разговоре, несколько раз, как будто не нарочно, обмолвился про седые волосы и потерянного ребенка. А чтобы вернее обеспечить успех своего обмана, я купил такую же палку, какая должна была быть на сцене у старого джентльмена, и нарочно подсовывал ее им на глаза и оставлял ее на самом видном месте.

Мой план удался как нельзя лучше, и старик имел в этот вечер необычайный успех. Он был слишком глух, чтобы знать, что происходит в театре, но все-таки не мог не заметить, что все взоры и главное внимание обращены только на него одного, и что он доставляет части присутствующей в театре публики огромное удовольствие; конечно, последнее обстоятельство несказанно поражало его. Каждый его выход сопровождался бурной овацией со стороны моих приятелей; в течение всей пьесы они аплодировали каждому его слову и вызывали его по несколько раз после каждого акта. Когда же обнаружились враждебные к нему отношения злодея, и когда он вышел без шапки в снежную, бурную ночь, все вынули платки и стали плакать. По окончании спектакля они послали к старику за кулисы посыльного и велели передать, чтобы артист скорее выходил, так как они ждут его у театрального подъезда…

В общем, это первое представление сошло благополучно. Для театров первые спектакли после открытия сезона представляют самое тревожное время. За кулисами все волнуются, суетятся, бегают как угорелые и трясутся, словно в лихорадке, в особенности же режиссер и главный машинист. Тревожное состояние и волнение, конечно, возрастают пропорционально успеху и сенсации, какими пользуется пьеса у публики.