Ришард Болеславский - Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918

Неожиданно раздался барабанный бой. Солдаты вскочили и бросились к забору. По улице шла пехотная рота. По тому, как они шли, чеканя шаг, ровными рядами, какой новенькой и аккуратной была их форма, становилось ясно, что рота не имеет отношения к регулярным войскам. Это были кадеты из кадетского корпуса, располагавшегося в двух милях от Чугуева [5].

Крепкие, здоровые, загорелые. Самому младшему около семнадцати лет. В полной полевой форме. По команде, словно на параде, они четко, что дается путем долгих тренировок, повернули во двор и застыли. Капрал зашел в штаб [6].

Стоя в дверях, он окинул взглядом комнату. Пробежав глазами по уланам и офицерам, он увидел сидящего у окна полковника и направился прямо к нему. Остановившись в трех шагах, как того требует устав, капрал отдал честь. Полковник встал и ответил на приветствие.

– Господин полковник, капрал Раков, первая рота кадетского корпуса, – отрапортовал он хорошо поставленным голосом.

Полковник протянул руку.

– Отлично, капрал, – пожимая руку, сказал полковник. – Что вас привело к нам?

Краснея и слегка запинаясь, капрал пустился в объяснения. Взоры присутствующих обратились на капрала, и от этого он чувствовал некоторую неловкость. Он, военный человек, прибыл с общественным поручением, и не к кому-нибудь, а к кавалерийскому полковнику.

Кадетский корпус имел честь пригласить офицеров польского уланского полка на обед.

Полковник любезно принял приглашение, после чего представил офицеров, сидящих в комнате. Капрал пожимал руки, и в его взгляде сквозило искреннее восхищение этими людьми, недавно вернувшимися с фронта.

После представления мы все вышли во двор. Кадеты вытянулись по стойке «смирно». Полковник медленно прошел вдоль строя, пристально вглядываясь в молодые лица, а затем обратился к кадетам:

– Кадеты, я и офицеры 1-го польского уланского полка почтем за честь принять ваше приглашение. Пользуясь возможностью, хочу сказать вам, что я, старый солдат, испытываю восхищение, глядя на таких молодых людей, как вы. Хорошо обученных, дисциплинированных и подтянутых. Благодарю вас, кадеты. – И полковник отдал честь.

– Рады стараться, господин полковник! – грянули кадеты.

– Кругом!

Тридцать кадетов развернулись синхронно, как один.

– Марш!

Тридцать кадетов, словно хорошо отлаженный механизм, начали движение. Красивое зрелище. Фридрих Великий мог бы гордиться этими мальчиками.

Во дворе я увидел солдат из соседних полков, которые угрюмо наблюдали за происходящим. На их лицах не было и следа добродушной терпимости, с которой солдаты регулярной армии в прошлой жизни смотрели на роту красивых молодых кадет.

Почему солдаты вдруг изменили свое отношение к кадетам? В чем причина их странной враждебности? Неужели они почувствовали, что через три месяца будут воевать с кадетами?

Я знал кое-кого из этих солдат. Все они хорошо относились и к офицерам, и к своим товарищам, солдатам. Я частенько разговаривал с ними. Многие были из Москвы, и я, хорошо зная столичный город, всегда мог найти общую тему для разговора с тоскующими по дому мальчиками. Произнесенное в разговоре название улицы, на которой они жили, обычно развязывало им рот.

Вместе со всеми у забора стоял унтер-офицер драгунского полка. Год назад мы воевали в одних траншеях.

Он рано осиротел и попал в свой полк еще ребенком, став так называемым «сыном полка». К сорока годам он дослужился до унтер-офицера и имел все возможные награды. Я его хорошо знал. Однажды, когда мы, трое рядовых, унтер-офицер и я, отступали через нейтральную зону, нас обнаружили и один из рядовых получил смертельное ранение в живот.

Мы по очереди тащили его, передвигаясь ползком, от воронки к воронке. Мне приходилось волевым усилием заставлять себя не прятаться за раненым солдатом. Но когда доходила очередь унтер-офицера, он, ни минуты не колеблясь, закрывал своим телом раненого товарища, несмотря на то что прекрасно понимал: у солдата мало шансов остаться в живых, слишком серьезным было ранение. Но унтер-офицер просто не мог поступить иначе.

Нам следовало торопиться. Прожекторы обшаривали местность, пытаясь нас обнаружить. Мы лихорадочно искали небольшой лаз в колючей проволоке, через который могли вползти в наши траншеи.

Я, как офицер, был замыкающим. Рядовые протащили раненого на нашу сторону. Лучи прожекторов подбирались все ближе. Следующим в лаз должен был ползти унтер-офицер.

– Теперь ползите вы, – сказал он, лежа рядом со мной. – Вы крупнее меня, и вам потребуется больше времени.

– Не тяните время, ползите, – начал я.

Однако он почти грубо оборвал меня:

– Вы первый год на войне, а я уже шестой (он участвовал в Русско-японской войне) и знаю, что говорю. Ползите!

И я подчинился. Надо сказать, что страшно устал, – ведь сегодня впервые оказался под огнем.

Он благополучно вполз за мной. Похоже, унтер не считал, что совершил нечто героическое, пропустив меня вперед. Для него это было вполне естественно. Ведь я был новичок, а он бывалый солдат.

Что же произошло с этим человеком? Почему сейчас он с презрением, к которому примешивалась ненависть, смотрел на этих молодых парней? Разве не он любовался выправкой, не он требовал от подчиненных аккуратности и четкости выполнения команд? Что же произошло с ним теперь?

Он всегда строго следовал инструкциям и уставу, жил и дышал в соответствии с ними. Однако сейчас он мрачно, как-то искоса, смотрел на роту кадет, четко выполняющую команды унтер-офицера. Возможно, он подсознательно чувствовал, что очень скоро от всех этих инструкций, правил и устава не останется камня на камне?

Солдаты, наблюдавшие за кадетами, испытывали, похоже, те же чувства. После ухода роты они стали перешептываться и ехидно пересмеиваться.

Эти люди конечно же не предполагали о приближении роковых событий, но революция началась задолго до того, как ее вожди выдвинули лозунг: «К оружию, товарищи!» Армия оказалась в положении человека, уже зараженного тифом, но все еще не понимающего, что болен; он продолжал жить обычной жизнью, но начинал подозревать, что нечто странное творится вокруг, и уже назавтра впадал в бредовое состояние.

Я помню, что в этот день меня удивило и, пожалуй, насторожило настроение солдат. Я решил поговорить с теми, кого, как считал, хорошо знал. Может, думал я, они объяснят мне свою непонятную враждебность к этим ни в чем не повинным мальчикам. Между нами установилось доверие, когда солдаты получали известия из дома, не важно, хорошие или плохие, они шли ко мне, однако сегодня я не мог выжать из них ни слова.

Они явно не хотели отвечать на мои вопросы. И я быстро понял, что сегодня мне их не разговорить. Мне даже показалось, что я совсем не знаю своих людей. Они выстроили между собой и мной стену и пристально наблюдали за мной со своей стороны.