Мария Беллончи - Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы

Феррарцев невероятно раздражали колебания Лукреции между жизнью и смертью, подъемами и спадами, неожиданными появлениями Валентинуа и столь же неожиданными отъездами. Наиболее проницательные и сведущие придворные уже заметили отношение герцога Эрколе к Чезаре и полностью разделяли его – это была враждебность, испытываемая главой государства к потенциальному врагу, отвращение чистокровного аристократа к авантюристу, антипатия мыслящего человека к человеку, толкующему о войне, достигающему побед с внушительной армией и невероятно удачливому. Интуитивно Валентинуа чувствовал неприязнь к себе, поскольку шутливо заметил феррарскому посланнику, что ему не подойдет кровь Эрколе, поскольку «у Его Превосходительства кровь холодная, а моя кипит». Ни для кого не было секретом, что Чезаре постоянно пребывал в лихорадочно-возбужденном состоянии. Один день он проводит с французским королем (чья милость к Борджиа все еще вызывала всеобщее удивление) в Генуе; следующий – в Ферраре; затем в сопровождении испанцев едет в Урбино на охоту с леопардами, затем внезапно пропадает. Сразу же поползли слухи, что Валентинуа готовит нападение на Флоренцию, и флорентийцы, которым не удалось добиться благосклонности Людовика XII, запаниковали. В течение восьми или десяти дней никто не знал о местонахождении Валентинуа, и представители Феррары и Мантуи, примчавшиеся в Романью якобы по поручению хозяев, а на самом деле заняться шпионажем, отказывались верить приближенным Чезаре, сообщившим, что герцог болен. Вскоре выяснилось, что Чезаре в Риме. Я не знаю, чем он там занимался, какое новое предприятие обсуждал с папой. Несмотря на то что Чезаре хотел быть независимым, Рим для него все еще являлся центром, а Ватикан – основой его могущества.

Среди тем, которые отец с сыном обсуждали на тайных встречах, одной из первоочередных, вероятно, была проблема, связанная с Лукрецией. Папа остался доволен, что в критические моменты болезни Валентинуа находился рядом с сестрой. Возможно, понтифик также упомянул тот факт, что мертворожденным ребенком оказалась девочка, а не сын-наследник; за эти дни папа испытал страшные душевные муки. Все же он утешался, что у постели больной Альфонсо д'Эсте дал жене торжественное обещание, что в ближайшие месяцы сделает ей сына. Однако волнение не покидало его до тех пор, пока в двадцатых числах сентября из Феррары не пришло сообщение, что Лукреция находится вне опасности и идет на поправку. Александр VI всегда говорил о дочери как о «любимой и дорогой», и феррарскому послу приходилось всегда быть начеку и иметь ответы на все интересующие понтифика вопросы, касающиеся здоровья его дочери. Когда папа вернулся к теме денежного содержания и поинтересовался, почему герцогу Эрколе не удалось выделить Лукреции 12 тысяч дукатов, посол дал понять, что разница в 2 тысячи дукатов может быть восполнена из другого источника. Папа только что передал Ченто и ля Пьеве семейству д'Эсте в вечное пользование, освободил их от уплаты налогов в церковную канцелярию, по собственной воле выделил кардиналу Ипполито ежегодный доход в 3 тысячи дукатов, чтобы компенсировать ему расходы на проживание в Риме, и, наконец, предоставил самому Костабили комфортабельные апартаменты во дворце в Бордо, а для этого ему пришлось потеснить испанцев Валентинуа. Было бы хорошо, если бы Чезаре в один из визитов в Феррару напомнил Альфонсо о ренте Лукреции. Эрколе по-прежнему упирался.

К данному моменту после долгих месяцев ссор, болезни и треволнений Лукреция и Альфонсо устали морально и физически и решили на некоторое время расстаться. Альфонсо объявил, что, пока жена болела, он поклялся совершить паломничество к Деве Марии в Лорето. Он должен был отправиться пешком, но благодаря настойчивости отца получил папское освобождение от обета и ехал верхом. Лукреции был необходим свежий воздух, и она решила вернуться в монастырь. Утром 9 октября в небольшой повозке, запряженной двумя великолепными белыми лошадьми, «в очень хорошем настроении» Лукреция в сопровождении Альфонсо и его братьев отправилась в монастырь. Простой народ приветствовал Лукрецию, понимая, что ее выздоровление некоторым образом влияет на безопасность герцогства. В этот же день Альфонсо отправился в Лорето, довольный, что у него появилась возможность исследовать побережье Адриатики, представляющее гораздо больший интерес, нежели храм мадонны. Под эгидой религии каждый из этих двоих выбрал одиночество и более предпочтительный образ жизни.

Эрколе д'Эсте в знак благосклонности передал семье Строцци большой, наводящий уныние загородный дом в Остеллато. Строцци принимал в нем друзей, устраивал гулянки и останавливался там во время охоты. 15 октября 1502 года туда из Венеции приехал Пьетро Бембо. Он пересек голубую лагуну Комаччьо в большой лодке, заполненной греческими и латинскими книгами.

Тридцатидвухлетний Пьетро Бембо был безоговорочно признан королем итальянских гуманистов. Он был учеником Леоницено, доктора университета Феррары, филолога, философа и математика; Аристотель и Платон привели его к христианской концепции Бога; Петрарка был его поэтом. Несмотря на это, Бембо вполне мог спуститься с поэтических и философских высот, чтобы принять участие в обсуждении дворов с присущим ему остроумием и шармом, и, конечно, при дворах обожали его.

Эрколе д'Эсте познакомился с Пьетро Бембо в 1497 году, когда тот появился в Ферраре вместе с отцом, Бернардо Бембо, дворянином и гуманистом. Мы можем быть уверены, что герцог Феррарский сильно сомневался в правильности крайне провенецианскои политики отца Бембо, но, вне всякого сомнения, оценил высокую культуру и хороший вкус его сына. Эрколе пригласил Пьетро Бембо ко двору и выслушал его с большим почтением, что, учитывая холодность его темперамента, было высочайшим признанием.

У Бембо везде было много друзей, и Феррара не стала исключением. Садолето Цицерониан, Людовико Ариосто, Целио Цалсаджинини, Антонио Тебаолдео и, конечно, оба Строцци, отец и сын, были элитой феррарских гуманистов и преданны герцогу Феррарскому и, как это ни странно, сохранили свою преданность. Но д'Эсте больше всех любил Эрколе Строцци; они понимали друг друга и имели одинаковые литературные пристрастия.

Бембо искренне восхищался Строцци, считая его утонченным латинистом, а потому отправлял ему свои элегии, написанные на латыни, чтобы Строцци просмотрел их и в случае чего внес поправки. Они беседовали о женщинах и о любви, писали письма, полные намеков. Бембо считал, что итальянские поэты должны писать простым языком, чтобы их стихи могли читать женщины; Строцци начал писать на итальянском, но не слишком успешно.