Андрей Ганин - Атаман А. И. Дутов

К середине июня 1919 г. предполагалось призвать на службу казаков присяги 1921 г. 1563Кроме того, в начале 1919 г. Дутов в связи с острой нехваткой пехоты на фронте своей армии и отсутствием помощи из Ставки обратил особое внимание на формирование пластунских частей (взамен ушедших к красным башкирских пехотных полков). С конца апреля 1919 г. мобилизованные казаки Оренбургского войска получали выходное пособие в размере 1000 руб. – конному, 600 руб. – пешему с конским снаряжением и 400 руб. – пешему без конского снаряжения.

В конце марта – начале апреля была проведена реквизиция лошадей, повозок и упряжи для армии. Предполагалось реквизировать 1725 артиллерийских лошадей, 550 вьючных артиллерийских и пулеметных, 2500 обозных 1-го разряда и 8492 – 2-го разряда; 5843 пароконных и 1063 одноконных повозки 1564.

9 марта Дутов направил еще одно письмо Колчаку: «Ваше Высокопревосходительство Глубокоуважаемый Александр Васильевич! Позволяю себе вновь тревожить Вас своими письмами и отнимать столь дорогое у Вас время. Ваше неизменное доброе отношение ко мне и к казачеству заставляет(предположительно, здесь и далее текст подчеркнут А.В. Колчаком. – А. Г. ) высказать несколько слов, сильно наболевших в душе. Я не льстец, но при нашей встрече я вынес одно, что Вы враг интриги, дипломатии, глубокий патриот и чисто бескорыстно любите нашу многострадальную Русь. Этим Вы навсегда сделали меня самым горячим Вашим сторонником и все, что я в силах – отдам Вам и сделаю для укрепления Вашей власти, Вашего имени и не остановлюсь ни перед чем ради защиты Вас. Смею заверить Ваше Высокопревосходительство, что я хотя занимаю скромный пост, но все-таки могу немного быть полезным, пока есть силы. За последнее время я очень устал, нервы дошли до предела, и я свалился. Последняя поездка на фронт, при страшном морозе, буране и трудности переездов, окончательно расстроила меня как работающий механизм. 865 вер[ст] – в 12 дней проехать, усмирять, наводить порядок, вразумлять и быть в то же время одному – очень тяжело. Про опасность я уже не говорю, я ночевал в пос. Тереклинском в 8 вер[стах] от красных, не зная, что части ушли с фронта, и имел при себе адъютанта и урядника. Но это все еще ничего. Воспользовавшись моим отсутствием, господа казачьи агитаторы начали поговаривать о смене Командарма и Атамана. Я приехал и сделал обычный доклад, и в результате, конечно, все замолчали, но все эти интриги, сплетни становятся не под силу и жить среди них очень тяжело. Все это, взятое вместе, вылилось в той телеграмме, которую я через Наштаверх осмелился прислать Вам. Я глубоко извиняюсь за нее, но больше не было сил и думал, что для казаков это будет лучше. Ведь владеть их душой, быть с ними и жить среди них тоже нелегко и мой крест очень тяжел. Я был бы счастлив, если бы кто-нибудь меня заменил, но, к сожалению, у нас нет никого. С одной стороны, чрезмерная усталость, с другой – какое-то непонятное отношение общества к казакам – еще более убедили в моей непригодности к современному течению. Если Ваше Превосходительство изволит вспомнить нашу беседу, то я говорил тогда о «бывших» людях. Вот я уже, как мне показалось, пришел к этой категории и потому имел мужество это сознать и уйти. Но никто не пускает. Затем, Ваше Высокопревосходительство, я позволяю себе немного вернуться к прошлому. Когда еще не было славной Сибирской армии, казаки дрались, как умели, с тем, что у нас было, ни на что не надеясь. За их лавой и чехами тогда происходила мобилизация и обучения, и сибиряки, обучившись, одевшись и сплотившись, широкой лавиной двинулись вперед, и теперь они непобедимы. Слава и честь доблестным сибирякам, но все-таки казаки свою историческую роль форпоста и инициатора сыграли, и если теперь идет развал у некоторых, то ведь, собственно говоря, армия не спаяна, она милиционна, она народна, и это есть повстанцы, а не войска. Настоящие войска из них на Уфим[ском] фронте и, у меня дерутся и посейчас выше всяких похвал. Значит, дело в чем-то другом. И вот я, зная их душу, лично вожу их в бой, делаю ту работу, которую ни один из командиров не делает, да и не знает. Вот почему я защищаю казаков и при всей их неустойчивости надеюсь, [что] опять можно создать огромное число полков и в преследовании они будут незаменимы. Это будет по мере движения вперед по станицам. Сейчас весь Троицк наводнен агентами большевиков и была даже одна попытка к восстанию, мною в корне и жестоко подавленная. Не смея Вас более затруднять, спешу закончить письмо. Глубокоуважающий Вас и навсегда преданный А. Дутов » 1565.

К сожалению, ответы Колчака, по-видимому, сохранились лишь в личном архиве Дутова, судьба которого неизвестна.

В своем следующем письме Верховному Правителю от 22 марта 1919 г. Дутов описал осуществленные им военные преобразования: «…Я предполагал, сократив фронт, дать отдохнуть некоторой части войск, выбросить негодный элемент, заменить худых лошадей и, вообще, привести части в надлежащий вид. Путем всевозможных мер, до расстрела и тюрьмы включительно, удалось наладить тыл и фронт. Но обстановка на войне повелевает, а потому точное проведение плана невозможно. Успех Сибирской и Западной армий не мог быть не использован, и мои полки двинулись вперед, не отдохнув. Телеграммой я донес об этом. Пока движение вперед идет прилично. Я же занялся налаживанием связи с Уральцами и со своими станицами между Оренбургом и Орском. Мне частично удается поднимать станицы, но это еще только начало. Я уверен, что мне удастся поднять весь округ. Пока образованы партизанские отряды, и они работают на сообщениях противника, но слабо. Я инако (так в документе. – А. Г. ) не мыслил, как с началом весны, спадением вод и с возможностью работать вне дорог, развить конные действия в полном объеме. Схему и примерную организацию я надеюсь представить в ближайшем будущем. За полным истощением пополнений, так как в Войске уже нет людей, включая и пятидесятилетний возраст, я расформировал пока 6 полков, и офицеров и казаков передаю на доукомплектование оставшихся твердыми полков, батарей и дивизионов. В тылу имею некоторую часть, пока еще мало годную, но думаю, что через три недели и это пойдет в дело. Очень остро и скверно стоит вопрос с овсом. Войско свои запасы уже съело. Войско сеном и овсом питало две армии: Западную и Оренбургскую и, кроме того, для чехо-войск, по собранным мною справкам, из пределов Войска вывезено свыше 200 тысяч пудов овса. Ныне, когда в армии имеется свыше 6000 повозок обоза и транспорта, и произошла эвакуация 5-ти городов, Войско окончательно уничтожило все свои зерновые продукты. Не менее остро стоит вопрос с летним обмундированием; откуда и как его добыть, затрудняюсь даже себе представить. Депутаты Войскового Круга работают не покладая рук: все время ездят по станицам, собирают обмундирование, сапоги и сушат сухари, так как в половодье доставка хлеба будет невозможна. Я должен доложить Вашему Высокопревосходительству, что Круг совершенно не вмешивается в оперативные дела, но, тем не менее, всякую мою просьбу для армии исполняет немедленно и с большой готовностью. Три четверти успеха в деле восстановления фронта вверенной мне армии и перехода ее теперь в наступление принадлежит депутатам Круга, которые, невзирая на опасность, на вьюгу и на всевозможные неудобства, беззаветно и бескорыстно служили Родине и общему нашему делу. Я считаю долгом об этом Вам донести потому, что до меня дошли слухи, может быть, несправедливые, о незакономерных будто бы действиях Круга, подрывающих Центральную Власть. Ваше Высокопревосходительство, если и до Вас доходят такие слухи, не верьте им. Разве мы, Оренбургские казаки, не признали Вас и не делаем все для Вашего спокойствия и всемерно укрепляем создавшуюся Власть. Меня упрекают в пристрастности к казакам, но это не пристрастие, а лишь более близкое мое знакомство с их жизнью, чем тех, которые позволяют себе критиковать работу казаков. Мне не хочется обременять Вас повторением пережитого, но заставляют обстоятельства. Как мне, Войсковому Атаману, на котором лежит священная обязанность защищать свое Войско, не говорить о его заслугах. Из 26-ти полков, находящихся ныне в армии, свыше 15-ти работают в Западной и Сибирской армиях, и работают безупречно, а если и были развалы в полках вверенной мне армии, то, будь Командующим не Атаман, а кто-либо другой, возможна была бы потеря всего фронта. Разве легко было расстреливать своих же казаков, которые два месяца тому назад безропотно и честно защищали Родину в течение 6-ти месяцев. Но мы это делали, и Круг сам требовал этого, ибо дело шло о спасении всей Родины. Теперь опять полки перешли в наступление, и дело налаживается. Я осмелюсь себе добавить к вышеизложенному, что мои полки имели в своих рядах и 19-летних и 50-тилетних и что они воевали у себя дома и, отдавая с боем свою станицу, должны были бросать на произвол и насилие своих жен и матерей и на полное расхищение все свое трудовым потом добытое имущество, и, тем не менее, казаки делали это, и много их осталось в рядах. Разве легко было казаку, после боя, взять обратно станицу и найти свою жену сошедшей с ума от того позора, которому она подверглась со стороны красноармейцев, как это имело место в станице Кизильской. Разве легко было казаку вернуться в свою станицу и найти, вместо дома с его запасами, одни угли. И, тем не менее, казаки это переносят и воюют. А эта колоссальная подводная повинность, надорвавшая вконец все войсковое хозяйство и привлекшая к работе на оборону подростков и женщин, разве это не заслуга. Мы твердо уверены, что Вы, Ваше Высокопревосходительство, сказавши нам на Кругу столь ласковые слова, не забудете Оренбургских казаков, а Родина вознаградит их за все их лишения. Наши земли перемешаны с крестьянскими, и казаки от последних только слышат насмешки, а временами и брань за свою упорную борьбу. У крестьян имеется достаточное число рук для работы; у нас же в станицах абсолютно нет никого. Мы никого не освободили от воинской повинности; даже безрукие и безногие и те служат в обозе. Такого колоссального напряжения не дала ни одна область государства Российского. Вот причины, почему я так упорно отстаиваю Оренбургское казачество, несмотря на многие недочеты. Как курьез, я могу Вам привести следующий факт: полузамерзшая девчонка 13-ти лет привозит мне пакет от общества одной станицы и на мой вопрос, почему это она привезла, ответила: «Больше некому было привезти». Приближается весна; надо сеять, пахать, а кто это будет делать. Между тем Войско живет только землей. Нас упрекают, главным образом, Круг, в том, что мы не признаем ни чьей власти. Где же справедливость. Правда, мы, не спрашиваясь Центральной Власти, объявили мобилизацию до 50-ти лет, но зато теперь, когда нам надо взять обратно к земле до 40 лет, мы входим с ходатайством к Вам и без Вашего согласия не посмеем взять из рядов хотя бы одного человека. Разве в этом можно усмотреть неподчинение. Вы, Ваше Высокопревосходительство, своим присутствием на Круге санкционировали его, как Верховная Власть, и мы были твердо уверены, что наше народоправство стоит на определенном пути. Последовавшее затем постановление Совета Министров о признании нашей области и Войскового Круга и выборного начала окончательно укрепило нас в доверии Центральной Власти к казакам…» 1566