Владимир Литтауэр - Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920

Всем лошадям, закупленным армией в течение одного года, давали клички, начинавшиеся с одной и той же буквы. Буквы следовали в алфавитном порядке, поэтому, зная кличку лошади, можно было определить год ее приобретения. Лошади служили восемь лет, а затем продавались с аукциона; к тому времени им было двенадцать лет. Но поскольку многие молодые лошади не подходили для службы, были лошади, которые оставались в армии более восьми лет, поэтому ежегодно перед аукционом им меняли клички. В 1-м эскадроне к началу войны было три двадцатилетние лошади, причем одна из них, жеребец по кличке Вист, оставалась все еще сильным конем.

Многие крестьяне близлежащих деревень, как и московские извозчики, имели лошадей, прежде служивших в нашем полку. Всякий раз, когда на глаза попадалась вороная лошадь, казалось, что на ней некогда скакал гусар.

В пожарном депо нашего района тоже были вороные лошади, но это были тяжеловозы, которых сложно перепутать с кавалерийскими лошадьми. Правда, однажды пожарные привели всех в замешательство. Это произошло еще до моего зачисления в полк. У тыловой службы выдался тяжелый месяц: пришлось доставлять сено, закупленное полком в подмосковных деревнях. Лошади устали, отощали и выглядели не слишком презентабельно. Но тут неожиданно объявили о проведении смотра. Тогда предприимчивый начальник тыловой службы решил позаимствовать лошадей в пожарном депо, и, ко всеобщему удивлению, тяжеловозы промчались во весь опор.

– Я никогда не видел таких обозов! – в восторге воскликнул генерал.

Вестовые заботились о лошадях так же хорошо, как выполняли свои прямые обязанности в качестве рядовых. Офицеры оплачивали им эту дополнительную работу. У меня был вестовой по фамилии Кауркин. Он отлично заботился о лошадях и отличался полным отсутствием воображения, что приводило к исключительной, совершенно неоправданной храбрости. Как-то во время войны наш эскадрон спешился и двинулся вперед, оставив лошадей под присмотром солдат. Немцы заметили лошадей и ударили шрапнелью. Услышав выстрели, мы бросились назад к лошадям. Под вражеским огнем по полю бегали солдаты, пытаясь догнать вырвавшихся лошадей. Только мой Кауркин спокойно стоял на том же месте, где я его оставил, держа в поводу лошадей, и смеялся до слез. Ему было смешно наблюдать, как унтер-офицер бегает, спотыкаясь и падая, а солдаты, потерявшие сразу трех лошадей, впали в панику. Он никогда не опасался за собственную жизнь; в его деревянной башке просто не рождались подобные мысли.

У каждого офицера, помимо вестового, был денщик, состоящий при офицере в качестве казенной прислуги. Мой денщик, Куровский, жил в моей квартире. Он был поляком, красивым, вежливым, к которому я был сильно привязан. Услышав звонок, он, прежде чем открыть дверь, надевал белые перчатки; полагаю, этот маленький штрих говорит о многом.

Жизнь солдат в московских казармах была, по меньшей мере, однообразной: ежедневная кормежка и чистка лошадей; занятия верховой ездой; строевая подготовка; тренировки с шашками и пиками; упражнения в стрельбе; изучение воинского устава, и никаких развлечений, кроме более разнообразного меню и пива в годовщину полка, в день рождения эскадрона, на Рождество и Пасху.

Однако командование понимало, что необходимо организовывать что-то вроде вечеров отдыха. Может, песенные вечера. Из всех проектов мне запомнилась только ходившая в то время шутка об одном унтер-офицере, который после вечерней переклички приказал:

– Иванов, шаг вперед. А теперь танцуй, пой, веселись, ты, сукин сын!

Лето вносило изменения в однообразную казарменную жизнь; порядка четырех месяцев полк проводил в лагерях и на маневрах. Кавалеристы размещались в деревнях, по три-четыре солдата в доме. Солдат устраивала такая жизнь; они чувствовали себя как дома, к тому же создавалась некая иллюзия свободы.

Осенью, незадолго до прибытия нового пополнения, солдаты, у которых закончился срок службы в армии, отправлялись домой. Отслужившие свой срок пехотинцы часто оказывались в одном поезде с кавалеристами. Как-то я сопровождал группу гусар, веселых и слегка выпивших. Когда мы пришли на станцию и вышли на перрон, на другом конце перрона появилась небольшая группа наших гренадер.

– Пехота, прекрати поднимать пыль! – заорали мои гусары (пехотинцы постоянно обвиняли кавалеристов в том, что они поднимают пыль).

В тот же момент завязалась драка. Но буквально через несколько секунд распахнулась двери вокзала, ведущие на платформу, из которых выскочили жандармы, очевидно готовые к подобным инцидентам. Они быстро успокоили скандалистов и тут же засунули ошеломленных солдат в поезд. С этого момента солдаты находились «в резерве».

Солдаты, не отслужившие полный срок по какой-либо причине, например по инвалидности, не зачислялись в резерв после увольнения из армии, а считались как «вернувшиеся в первоначальное состояние»; формулировка, вызывавшая всеобщее изумление.

Офицерская столовая-клуб, или, как она называлась в русской армии, «офицерское собрание», была закрытым клубом, членами которого могли быть только офицеры полка. Полковые врачи, ветеринары, писари, счетоводы и т. д. не могли быть членами офицерского собрания и могли заходить в клуб только по приглашению или по делу. Они не входили в офицерский корпус, у них была своя гражданская табель о рангах, и они носили специальную форму, одинаковую для всех родов войск.

Обычно армия строила здание офицерского собрания одновременно со строительством казарм. Наши казармы и офицерское собрание были собственностью Москвы. Казармы, построенные с учетом полка, состоящего из четырех эскадронов, не подверглись расширению в 1883 году, когда полк состоял уже из шести эскадронов. Правда, проект строительства новых казарм находился в стадии рассмотрения, но на тот момент нам было от этого не легче; шесть эскадронов нашего полка размещались в казармах, рассчитанных на четыре эскадрона. Я уже упоминал, что у солдат не было ни комнаты отдыха, ни столовой. За год до моего прихода в полк у офицерского собрания забрали часть здания. В результате офицеры лишились библиотеки, бильярдной и комнаты дежурного офицера. Это были временные меры, до строительства новых казарм, и, конечно, нам, офицерам, обещали построить новое, более удобное здание. Кстати, некоторые московские гренадерские полки, как и многие кавалерийские полки в других городах, имели в своем распоряжении великолепные здания.

В мое время наше офицерское собрание занимало часть здания, куда входили вестибюль, большая гостиная, служившая одновременно банкетным залом, малая гостиная, столовая и занимавший одну небольшую комнату полковой музей, в котором было отведено место для дежурного офицера.