Джон Фуллер - Военное искусство Александра Великого

Чеканку монеты из слитков Дария можно сравнить с тем, что Роберт Клайв сделал с лежавшими мертвым грузом сокровищами Индостана. Эффект последовал незамедлительно, и был ошеломляющим. До 1757 г. хлопковое производство в Англии был почти столь же примитивным, как и в Индии. Вдруг все изменилось. В 1760 г. появился снующий челнок; в 1764 г. – прядильная машина Харгривза; в 1768 г. ткацкий станок Картуайта. «Однако все эти машины, – пишет Брук Адамс, – являлись производными от убыстряющегося хода времени, а не торопили его. Сами по себе изобретения пассивны, многие из них оставались неиспользованными в течение веков, ожидая толчка, который вызовет их к жизни. Этот толчок всегда принимает образ обращаемой денежной массы, а не ценностей в слитках» (Закон развития и упадка цивилизаций. 1921. С. 314).

Тысячи греческих торговцев и ремесленников пришли в новый мир, ловя фортуну в новых греческих городах, которые росли как грибы после дождя. Таким образом, прежде разрозненные круги стали взаимодействовать все более тесно, образуя единый экономический цикл; и, когда Западное Средиземноморье было вовлечено в орбиту великих революционных перемен на Востоке, наконец сложилась мировая торговая система, охватившая весь обитаемый мир и распространявшаяся от Испании до Индии и от Центральной Азии до Китая. Ее развитие завершилось лишь в период Римской империи, но основой ее было завоевание Азии Александром (Александр Великий. С. 284).

Хотя завоевание Александром Персидской империи, его новые города и финансовые реформы способствовали возникновению эллинистических государств и через посредство Римской империи, которая их поглотила, заложили основы европейской культуры и цивилизации, в остальном его политика сотрудничества была в большой степени эфемерной. Лишь через длительный период времени и при содействии таких же успешных правителей, как он сам, она могла принести плоды. Однако националистический дух был слишком силен, чтобы принципы ее утвердились в течение жизни одного человека. В конце своего правления Александр, кажется, начал подозревать, что его империя не переживет его и после его смерти обречена развалиться на куски. Он не назначил себе преемника, поскольку сам был в расцвете сил и имел все основания считать, что у него хватит времени, чтобы поставить свое детище на прочные основания.

Историки согласны с тем, что он действительно имел в виду планы, которые, как пишет Диодор, он изложил Кратеру, когда после примирения в Описе отослал Кратера назад в Македонию вместе с 10 тыс. вышедших в отставку ветеранов. Учитывая это, можно предположить, что, будь Александр жив, он взялся бы за завоевание Карфагена и бассейна Средиземного моря, тем самым установив свое господство над всем известным обитаемым миром. Тарн не разделяет эту точку зрения; он полагает, что план Александра, приводимый Диодором, – лишь поздние домыслы (Александр Великий. Т. II. Прилож. 24) и, поскольку ко времени смерти Александр еще не завершил завоевание Персидской империи – большая группа территорий от Вифинии до Каспийского моря сохраняла независимость, – он выказал бы себя плохим государственным деятелем, если бы стал планировать то, что ему приписывает Диодор. Следует добавить, что владычество Александра в Пенджабе было чисто номинальным, и, поскольку он знал, что за Биасом лежат густонаселенные территории, он, несомненно, предпринял бы попытку завоевать их прежде, чем выступить против Карфагена и Запада. Его мечта о владычестве над миром, по мнению Тарна, «лишь вымысел позднейших лет» (Т. I. С. 122 и Т. II. Прилож. 24), и если бы у него был какой-либо план ко времени его смерти, то разумно предположить, что это был план завоевания Каспия и бассейна Аравийского моря и объединения империи.

Два соображения можно привести в пользу объединения: его положение в империи и странах, входящих в сферу его влияния, и его обращение к богам в Описе.

Положение Александра было чрезвычайно сложным. В Македонии он являлся единоличным правителем и квазизаконным царем; в Египте – царем и богом; в Азии – великим царем, но не богом; в Греции – богом, но не царем и в Индии – сюзереном. Греческие города Малой Азии были его свободными самостоятельными союзниками; в Финикии цари считались его союзными подданными, а в Фессалии его главенство в Фессалийском Союзе было лишь пожизненной должностью. Можно назвать и много других несоответствий, но сказанного достаточно, чтобы показать, что консолидация империи требовала гораздо большего сближения между македонянами и персами, и, даже если бы он мог перемешать оба народа – задача невозможная, – империя не могла быть объединена в одно целое, поскольку все еще не было идеи, которая как магнит могла бы притянуть и соединить обе ее части.

По сути, его задача не сильно отличалась от той, которую впоследствии ставила перед собой христианская церковь. Ее основные идеи, выраженные в Нагорной проповеди, заключались в создании общества, в котором по духу все люди братья, где нет «ни эллина, ни иудея, ни обрезанного, ни необрезанного, ни варвара, ни скифа, ни раба, ни свободного, но Христос есть всё и во всем».

Задумывался ли Александр над этими несоответствиями и последствиями, к которым они могут привести, – неизвестно. Но известно, что сразу после посещения святилища Аммона во время беседы с философом Псаммоном Александру, как и св. Павлу на пути его в Дамаск, «вдруг воссиял свет с небес» (Деяния, IX, 3). Это была мысль о том, что Бог – не только владыка людей, но и общий отец для всего человечества. Следовательно, все люди – братья, и, соответственно, «Хомонойа» (греч. «согласие»), слово, которое Тарн переводит как «быть в согласии друг с другом» или «жить без вражды» [222], есть та скрепляющая чека, которая, удерживая каждую семью вместе, может держать и всю империю, семью многих народов. Ему, следовательно, предстояло стать отцом и правителем этих разных народов, и, обретя такой статус, он мог обойти и несуразности своего положения.

Именно эти чаяния выражал он в своей молитве в Описе, и, согласно Тарну, она мало имела общего с его так называемой политикой смешения, которая представляла собой «нечто материальное», но относилась к идее, «к чему-то нематериальному» (т. II. С. 434). Александр говорил о том, во-первых, что все люди братья; и во-вторых, что ему поручена «божественная миссия гармонизировать и примирить весь мир, привести его на дорогу, по которой все люди, будучи братьями, придут к согласию, единению душ и сердец… Это было и оставалось мечтой, но мечтой более великой, чем все его завоевания» (там же. Т. II. С. 447–448).

Тарн при этом опирается на Плутарха, который в своем сочинении «О доблести и судьбе Александра», в подтверждение того, что Александр был великим философом, обращается к Зенону (335–263 гг. до н. э.), основателю стоической философии, и пишет, что основным принципом его «Государства» было «чтобы мы жили не особыми городами и общинами, управляемыми различными уставами, а считали бы всех людей своими земляками и согражданами, так, чтобы у нас была общая жизнь и единый распорядок, как у стада, пасущегося на едином пастбище. Зенон представил это в своих писаниях как мечту, как образ философского благозакония и государственного устройства, а Александр претворил слова в дело» (пер. Я. Боровского).