Майлз Трипп - Воздушная война в небе Западной Европы. Воспоминания пилота бомбардировщика. 1944-1945

Гарри, который долгое время безмолвствовал, сказал: «Не очень приятно смотреть, как кто-то падает в огне».

Обратный полет над Северным морем подходил к концу, и, прежде чем мы достигли английского побережья, я поднялся в носовую турельную установку, чтобы разрядить пулеметы. Я думал, что они стоят на предохранителе, и, отсоединив патронные ленты, нажал на спуск, чтобы произвести выброс патронов, но вместо этого пулеметы затряслись, и впереди змейкой заструился поток трассеров. Я сразу же отпустил спуск, но Диг подумал, что я открыл огонь по ночному истребителю, и был некоторый испуг, пока я не объяснил, что произошло. «Чертовски хорошо, что вы не подстрелили «Ланкастер», – произнес он с выражением.

Мы приземлились точно в пять часов утра, спустя двадцать минут после нашего взлета прошлым утром, к этому моменту мы уже представили рапорт офицеру разведки, позавтракали и были готовы лечь спать.

Мои отец и мать всю свою супружескую жизнь прожили в старом доме в деревне Гануик-Корнер, в зеленой зоне, в двадцати километрах к северу от Лондона. Я родился в этом доме, и с тех пор как родители вступили в Плимутскую братию [59], первые годы моей жизни проходили в узких рамках учения так называемого «Исключительного отделения» этой секты, члены которой полагали, что они божьи избранники и что мир вокруг них был джунглями из сатанинских ловушек. Обязанностью истинных братьев было защищать своих детей от мирского падения – кино, радио, профессионального спорта, официальной церкви, пабов, современных романов и дансингов, – и хотя родители иногда позволяли мне ходить в кино, я в некоторой степени был огражден от «мира», а также защищен от фактов, которые, по общему мнению, могли определить судьбу – бедности, доминирования старших и эмоциональной нестабильности, вызываемой бранящимися родителями, – я был огражден максимально долго и от секса, безумств и насилия.

Когда мне было приблизительно десять лет, отец порвал с Плимутской братией и стал набожным англокатоликом [60]. Мы с матерью последовали за ним в новую церковь, и если воскресенья посвящались посещениям церкви для почитания Бога, то в будние дни ограничений было немного. Благодаря укладу нашей семейной жизни для меня было естественно, узнав, что эскадрилья остается на земле, сесть на свой мотоцикл и проехать сто тридцать километров, чтобы провести вечер дома. Гарри путешествовал вместе со мной на заднем сиденье. Он был первым цветным человеком, которого мои родители когда-либо знали, и они очень полюбили его. Его манеры были лучше, чем у большинства моих друзей, и усиливались очаровательной старомодной вежливостью. Хотя в эскадрилье он приобрел привычку ругаться, в присутствии моих родителей никогда не позволял себе произнести ничего больше «Боже мой» [61], и использовал это выражение так часто и выразительно, что скоро и моя мать стала считать его своим.

У моих родителей было не много развлечений из-за карточной системы, и возник переполох, когда Гарри и я приехали с новостями о двух полетах над Германией. Я знаю, что с этого времени всякий раз, когда моя мать слышала гул орды тяжелых самолетов, летевших в дневном небе в восточном направлении, к Континенту [62], она выбегала в сад и махала белым носовым платком, который для этой цели всегда держала наготове. Мы никогда не говорили ей, что маловероятно, чтобы наша эскадрилья когда-либо пролетела над Гануик-Корнером и что она, несомненно, махала американским «Летающим крепостям».

Так же как некоторые люди испытывают ревматические боли, возвещающие о скором изменении погоды, Гарри обладал даром предвидения, когда нам предстоит лететь снова. Он мог со зловещей точностью предсказать накануне, должны ли мы будем продолжить боевые вылеты на следующий день. В дополнение к своему суеверию относительно букв в бортовом коде самолета он никогда не поднимался в воздух, не надев узорчатый красно-синий шарф.

Диг также был суеверным; он не летал без своей фуражки, которая должна была быть помещена в нишу пилотской кабины позади его головы козырьком вперед. Джордж как талисман удачи возил бюстгальтер своей подружки; Пол всегда носил желтый шарф с нарисованными красными драконами; но ни Лес, ни Рей не верили в талисманы.

Я летал с большим количеством символом, чем кто-либо, – шелковый чулок, значок Земледельческой армии [63], розовый шифоновый шарф и крошечный слон, вырезанный из кости, – и испытывал суеверный страх перед третьим боевым вылетом, поскольку мой школьный друг погиб во время своего третьего вылета в качестве штурмана Бомбардировочного командования.

Когда Лес и я пришли в комнату инструктажей, мы увидели, что целью нашего третьего рейда должен был быть Штутгарт. Это не было тепленьким местечком для бомбардиров. Вместо того чтобы спокойно свернуться в своем отсеке, требовалось постоянно работать с прибором H2S и определять местоположение по карте. Это означало, что мне придется сидеть около Леса, ничего не видевшего в небе вокруг, то есть на том самом месте, где сидел мой друг, когда был убит во время своего третьего вылета.

По моему мнению, которое не разделял никто из властей, прибор H2S был излишне переоцениваемым устройством. Антенна под животом самолета посылала импульсы в направлении земли, и они, если наталкивались на застроенную территорию, отражались обратно, давая отметку на маленьком экране. Она проявлялась как перемещающаяся зеленая капля, и теоретически было возможно справляться с навигацией по H2S в одиночку. Единственное затруднение заключалось в том, что сначала нужно найти город, а поскольку маршрут полета к Штутгарту был усердно спланирован, чтобы избежать всех застроенных районов, то казалось, что H2S будет иметь такую же ценность, как и неподписанный чек. Другим недостатком было то, что отраженные импульсы были очень слабыми, если город лежал в низине. На инструктаже экипажам сообщили, что Штутгарт находится в одной из самых вводящих в заблуждении низин.

Мы взлетели на «Эф-Фоксе» [64]поздно днем и в сумерках пролетели над Англией, но я не видел иссиня-черных оттенков наступающей ночи, поскольку пытался помочь Лесу, обеспечивая определение местоположения при помощи H2S. К счастью, его навигационная система работала превосходно, и именно она помогла мне точно отмечать наши позиции, так что моя карта была слишком стерильной, чтобы напоминать настоящий навигационный документ, и казалась фальшивой.

Когда мы пролетали над Францией, Рей начал ворчать по поводу необходимости выполнять двойную работу – сбрасывать «Window» и вести журнал бортмеханика, и мы оба были рады, когда пришло время мне перейти вперед, чтобы занять свое место бомбардира. К сожалению, когда я протискивался мимо него с парашютом, бумагами и картами, ремень подвесной системы моего парашюта зацепился за какую-то выступающую часть. Я рванулся и, освободившись, упал вперед в свой отсек.