Хейнц Шрётер - Сталинград. Великая битва глазами военного корреспондента. 1942-1943

Многие в котле по этому поводу говорили, что лучше иметь синицу в руках, чем журавля в небе. Несколько десятков имели синицу в руках, а именно жареного гуся, говяжий язык в мадере, шабли или мартель. Другие ели гороховый суп, гуляш из конины или морковь, сваренную в талой снеговой воде. Третьи оттаивали между ног конину, провернутую через мясорубку и положенную в мешки для белья, и ели ее в сыром виде и без соли.

Большинство праздновали Рождество с горьким привкусом во рту, щемящими чувствами, многочисленными паролями в голове, тайным страхом перед распределением кусков хлеба весом по сто граммов, а также с чувством доверия к фюреру или без него. По поводу рождественских передач великогерманского радио или каких-нибудь новых выдумок имперского Министерства пропаганды смеялись или отпускали крепкие словечки, в зависимости от темперамента.

В рождественскую ночь погибло двадцать шесть человек. Нетрудно было запомнить их имена, и солдаты, глубоко потрясенные, стояли у их снежных нор. Четыре недели спустя на поле боя остались лежать десятки тысяч, на которых уже никто не обращал внимания.

В деревянном доме под Вороновом одиннадцать солдат 71-й пехотной дивизии праздновали сочельник. Сначала они пели: «Тихая ночь, святая ночь!» (слова из рождественской песни). Спели нормально. Затем пропели: «О радостное…», при этом губная гармошка исполняла мелодию. Первую строку знали все, вторую строку спели только три человека, третью строку не исполнил уже никто, кроме губной гармошки.

И тут вдруг запел кто-то еще. Голос был чистый и мягкий. Человек пел на немецком языке:

Голос доносился из лагеря военнопленных, а пел русский.

В ночь перед Рождеством три солдата, рискуя жизнью, принесли из небольшого лесочка под Гумраком сосну, после чего вырезали из фольги звездочки, а из бумаги для светомаскировки – орнаменты. На Рождество дерево заполыхало огнем на высоте 137 – видно было издалека. Только через час дерево было «сражено» минометным залпом.

В канун Рождества в одном минометном взводе на патефоне дивизионного священника проигрывали рождественскую пластинку Дрезденского церковного хора. В молитве, произнесенной затем священником, прозвучали слова о прорыве через кольцо окружения. После полуночи фельдфебель провел священника по траншее в сторону тыла. Прощание было коротким и немногословным:

– Господин священник, похоже, что я покинул церковь в те счастливые времена, когда не нуждался в ней.

Молчание.

– Но только здесь мы должны были понять, что значит церковь.

– Может быть, только здесь мы могли понять, и мы поняли, что значит родина.

Сотни тысяч людей знают картину «Сталинградская Мадонна», но не знают при этом, как она возникла и кто ее написал. В земляных пещерах вокруг Сталинграда, несмотря на ежедневную опасность и близость смерти, готовились к встрече Рождества.

Санитарный бункер главного врача доктора Курта Ройбера был перегорожен одеялом. В узком помещении врач нарисовал своим раненым и умиравшим товарищам картину для предстоящего празднества. Он знал, что слова мало что значили, гораздо важнее для людей было то, что видели их глаза. Люди молча разглядывали образ матери и ее ребенка, освещенных таинственным светом и укутанных в широкую мантию, и этот образ глубоко проникал в души.

То, что пережили Курт Ройбер и его товарищи, можно прочесть в его письме:

«Праздничная неделя закончилась, оставив людей с мыслями, с коснувшимся их событием войны, ожиданием и надеждами, терпением и уверенностью. Последние дни были наполнены оружейной трескотней и орудийным грохотом, много было раненых, и много было работы. Я долго думал, что мне нарисовать, и остановился на мадонне, или матери с ребенком.

Мой глиняный грот превратился в ателье художника. В крохотном помещении не хватало места для того, чтобы отойти от картины и посмотреть на нее издалека; для этого мне приходилось ставить на мое ложе из досок табуретку, вскарабкиваться на нее и смотреть на картину сверху. Многочисленные падения, ушибы, исчезновение карандашей в глиняных трещинах – все эти неприятные моменты сопровождали создание картины. Для картины большого формата не было подходящей подставки, кроме самостоятельно сколоченного и косо стоявшего стола, вокруг которого двигаться было довольно трудно, приходилось протискиваться между ним и стенами, кроме того, не хватало материала для рисования, в качестве бумаги служила русская географическая карта. Но я хочу сказать, что работа над Мадонной доставляла мне большое удовольствие, и я полностью окунулся в нее.

Картина выглядела следующим образом: мать и ребенок склонили головы друг к другу, обе фигуры покрывал большой платок. Заботливые руки матери и защищенность ребенка. Я вспомнил слова Иоанна: «Свет, жизнь, любовь». Что здесь можно еще сказать? В этой картине я хотел намекнуть своим товарищам, что эти три понятия символизировали защищенность матери и ребенка в их вечной близости друг другу.

По старому обычаю, должна была открыться рождественская дверь, она открылась, но это была дверь бункера, сделанная из дранки. В нее вошли мои товарищи и встали как вкопанные: их лица выражали благоговейный восторг и волнение; они молча стояли перед картиной, прислоненной к глиняной стенке, под картиной в стенку был вбит деревянный колышек и на нем закреплена горевшая свеча. В течение всего праздника все были под влиянием картины, люди читали слова: «Свет, жизнь, любовь» и при этом глубоко задумывались.

В конце дня я еще находился в окружении моих больных и санитаров, продолжая праздновать Рождество. Командир пожертвовал для больных свою последнюю бутылку шампанского. Мы наполнили им солдатские кружки, подняли их и стали пить за то, что мы любили, но допить до конца не удалось – с недопитыми кружками мы бросились на землю. Снаружи рвались бомбы. Я взял свою сумку с медикаментами и побежал туда, где рвались снаряды, к мертвым и раненым.

Мой замечательный, праздничный бункер, освещенный рождественским светом свечи, превратился в дивизионный медицинский пункт. Я уже не мог оказать помощь умиравшему солдату – раздробление черепа. Тяжелая и печальная работа в бункере продолжалась. Наступила ночь, но все же это была рождественская ночь. А кругом – несчастье и вопль страдания».

На юге Сталинграда на одной из площадей стояла рождественская елка. Она представляла собой сосновый ствол, к которому под углом были прибиты деревянные планки с горевшими на них девятью свечами. Никто не знал, откуда взялись свечи, кто поставил эту елку и так ее украсил. Наверняка это была одна из самых таинственных рождественских елок.