Алла Дудаева - Миллион Первый

Мы жили в доме Рашида одни, Раиса с девочками ночевала у Башира, домов через пять от нашего, на противоположной стороне улицы. Они сновали между домами взад-вперед в одних платьях, с раскрасневшимися лицами, не обращая внимания на дождь, холод, грязь или снег. Сорокалетняя Раиса была простой чеченской женщиной. Она временно жила у братьев, поссорившись с мужем. По всем приметам было видно, что Раиса его очень любит. Да и он давно искал примирения. Ее дочь Ларису я очень жалела. Эта семнадцатилетняя девочка плакала иногда потихоньку: год назад ее жених, служивший в президентской гвардии, погиб при защите Президентского дворца. Однажды она плакала особенно горько. Я, как могла, старалась ее утешить, без слов обняв за трясущиеся плечики. Лариса пожаловалась мне, что тетя отругала ее за слезы и сказала, что если бы умерла она сама, ее гвардеец из-за нее так не убивался бы. На следующее утро со счастливым лицом она появилась у нас в доме и рассказала, что впервые ей приснился ее жених. Он был очень красивый, совсем как живой. Комната озарилась от света, исходящего от него. Жених долго с любовью смотрел на Ларису, а потом сказал, что если бы умерла она, он бы тоже умер. «Видишь, он тебя и оттуда любит и утешает», — сказала я.

Раиса была грубовата со старшей безответной Ларисой и совсем по-другому, нежно, относилась к младшей дочери, которая была уже ростом с мать, но постоянно к ней ластилась. За Ларисой так и осталось детское прозвище «пушка» (от слова «пушок»), Раиса ее иначе не называла. Джохар же, как всегда, чуткий к чужим обидам, еще до моего приезда потребовал взрослую девушку «пушкой» не называть и учредил для нарушителей штраф 50 тысяч рублей. Раиса, обмолвившись невзначай, краснела и терялась, поскольку штраф он брал не шутя, а собранные деньги, добавив от себя, отдавал Ларисе. Впрочем, досада матери компенсировалась тем, что штраф взимался и с нас, но только в больших размерах, а Раиса, как всякая чеченская мать, должна была собрать дочери хорошее приданое. Постепенно это превратилось в игру, но чаще всех все же попадалась Раиса.

Дочки и я упрашивали Раису вернуться к мужу, а она кокетливо упиралась, но было видно, что эти разговоры ей очень нравятся. Вся работа по дому, и мужская, и женская, лежала на ней. Она к этому привыкла и считала нормальным то, что меня возмущало. Ее братья в ответ на мои упреки только посмеивались: «Ничего, у нее силы на все хватит!» Даже когда наша машина застряла, они шутили: «Сейчас Раиса придет, машину толкнет, и она поедет!» Как-то раз Раиса краснея, призналась мне: «Мой муж меня очень жалел. Иногда даже ласково называл: «Коровушка ты моя, коровушка». Это не удивительно, есть древние женские имена, на разных языках обозначающие это домашное мирное животное, которое по сути своей является символом дома, уюта, доброты и плодовитости. Она показала мне тайком его фотографию, а последним, самым решающим и неопровержимым подтверждением его чувств явились стихи, которые он сам написал и передал ей. Они были о любви. Ну какая женщина в такой ситуации устоит?! Раиса сияла и повторяла вполголоса некоторые строки. В конце концов «неприступная крепость» сдалась. Перед нашим переездом в другое село она уехала к мужу, а позже передала мне от него привет и благодарность за участие.

Жить в доме Рашида стало невозможно из-за холода. Воспалением легких заболел Овлур, кашлял и чихал младший сын. Не будь у меня антибиотиков, положение стало бы и совсем критическим. В конце концов какой-то непонятной болезнью заболела и я, возможно, из-за речной воды: обложило язык, он распух и очень болел изнутри. Я чуть не умерла из-за того, что три дня не могла говорить. «Вот это, наверное, и называется «типун на языке», вскакивает, когда много говоришь», — шутил надо мной Джохар. Больной Овлур с высокой температурой не мог больше ночевать в ледяной спальне, он попробовал составить стулья и как-то устроиться на них в зале, рядом с нашей маленькой комнатушкой. Ему казалось, что так будет теплее. Тогда Джохар уложил всех больных на нашу кровать, а когда я отправилась занимать освободившиеся стулья в зале, махнул мне рукой: «Голодранцы всех окраин, гоп до кучи!»

Следующую ночь мы провели уже в доме Вахи Ибрагимова, в селе Шалажи. Ехали на уазиках, объезжая блокпосты, по каким-то взгорьям и долинам, по каменистому руслу реки, по грязи и жидкому снегу. Машины то спускались с дорожной насыпи, то, с трудом буксуя, поднимались на нее в полной темноте, рискуя опрокинуться. Эта ужасная дорога все перевернула во мне. А Джохар ездил каждую ночь на гораздо большие расстояния, несколько раз совершал недельные рейды в горах, по бездорожью, под обстрелом и бомбами.

Дом Вахи Ибрагимова, в котором мы поселились, стоял в глубине двора. Соседи не заглядывали сюда, зная, что здесь находятся раненые ополченцы. Все лето Ваха сам выхаживал, кормил и даже купал их, отправив женщин с детьми подальше от войны. Знакомые заходили обычно в небольшой дом у ворот, а задний двор с огородом посещало полсела. До темноты гремели ведрами сельчане, набирая воду у кристального ключа, не догадываясь, кто находится совсем рядом. Ваха, высокий, с мужественным лицом и густой русой шевелюрой, был, как и отец его, хорошим хозяином. Его отличали редкий ум, мужество и доброта. Они подолгу беседовали с Джохаром. С неизменной мягкостью отстаивавший свою точку зрения, он умел настоять на своем, не обижая собеседника.

Никто не должен был знать, где живет Президент. Когда к Джохару приезжали люди, они останавливались в доме его помощника Мовлена через несколько улиц от нас. Обычно Джохар сам приезжал к ним, чтобы никто не догадался, что мы живем неподалеку, нельзя было торопиться. Встречи с журналистами, как правило, происходили в селе Рошни-Чу при участии нашего старого знакомого Даяна.

В те дни, накануне нового года, совершенно неожиданно для российских генералов Салман Радуев начал стремительный штурм второго по значению города — Гудермеса. На следующий после штурма день через все блокпосты пришла связная Лида Радуева — жена Салмана Радуева, племянница Дуки, с донесением от мужа. Она была на седьмом месяце, но торопилась обратно, на другой конец республики, в горящий Гудермес. К сожалению, мне не довелось увидеть ее тогда, но мужеством этой молодой женщины я не раз еще восхищалась. После четырех дней упорной обороны Гудермес пришлось оставить, но в планы командиров и не входило удерживать его. Жаль было превращать в руины, подобно Грозному, красивый город, а иначе российская армия воевать не умела. Мы показали, что у нас есть силы, сводки тех дней были похожи на горящие языки пламени.

Беспрецедентные выборы Доку Завгаева были еще одним звеном лжи в нескончаемой цепи российского абсурда. Но вязли в ней именно те, кто так тщательно ее готовил, «паук сам запутался в своей паутине».