Йоханнес Штейнхоф - «Мессершмитты» над Сицилией. Поражение люфтваффе на Средиземном море. 1941-1943

Бахманн и Штраден стояли около моей машины, когда я открыл фонарь. Я снял шлем и вытер пот со лба. Здесь, на земле, на меня снова напала невыносимая жара. Моя рубашка под спасательным жилетом прилипла к телу.

Когда я спрыгнул с крыла, Штраден схватил мою руку, поздравляя.

– Вы разнесли кабину того «боинга» в щепки, господин майор, – сказал он. – Я чудом не влетел в водяной смерч. Он врезался прямо в воду, и обломки полетели в воздух на десятки метров.

– Вы видели других сбитых?

– Нет, отход уже начался, и атака была невозможна.

– Фрейтаг и его группа открыли огонь?

– Они перехватили – я слышал по радио, но добились ли чего-нибудь?..

– Бахманн, я хочу видеть командиров групп, как только они приземлятся.

– Хорошо, господин майор.

Когда я подошел к бараку, со ступенек поднялся Фрейтаг.

– Замечательная была неразбериха, – сказал он.

– Что, ваша группа никого не сбила?

– Нет, никого. Я потерял вас из виду в тумане и только затем увидел бомбардировщики. Так что мы должны были атаковать с задней полусферы. Мы все испортили, по-настоящему испортили. Очевидно, две другие группы вообще не нашли бомбардировщики.

– Все ваши пилоты приземлились?

– Все, кроме двух унтер-офицеров. Я слышал аварийный вызов вскоре после того, как мы атаковали. Заградительный огонь был действительно мощным. Мы летели на той же высоте, что и бомбардировщики, и град трассеров полетел в нашу сторону, едва мы оказались в пределах досягаемости.

Уббен по телефону сообщил о возвращении своей группы. Он сказал, что увидел «Крепости», когда уже повернул обратно; преследование их сделало бы возвращение в Трапани невозможным.

Вскоре после этого Мейер также сообщил о безуспешной атаке: они атаковали из невыгодной позиции и вернулись на последних каплях топлива. Двое из его пилотов пропали без вести.

Момент спустя меня вызвал на связь генерал.

– Господин генерал-майор, докладываю о возвращении эскадры из вылета, – сказал я. – Мы обнаружили четырехмоторные бомбардировщики в последнюю минуту, в 160 километрах к северо-западу от Трапани. Было уже слишком поздно для запланированной атаки, многие пилоты уже повернули назад из-за нехватки топлива. Пока я могу сообщить только об одной сбитой «Крепости»…

На другом конце провода повисла длинная пауза. Наконец послышалось:

– Но я заранее сказал вам, что они ушли вниз. Это невозможно – сотня истребителей и лишь один сбитый враг…

Залпы 88-миллиметровых зенитных пушек сотрясли тонкие деревянные стены барака и вызвали паническое бегство в противовоздушную щель. Телефон упал на деревянный пол, и, пока я бежал к двери, а потом к укрытию, слышал гул двигателей, смешанный с грохотом зенитной артиллерии. Там, как будто был в траншее все это время, уже сидел Лютцов, вжавший голову в плечи. Он посмотрел на меня и поднялся, позволяя мне спуститься.

Прижавшись друг к другу, мы молча лежали на земле, в то время как свист и вой падающих бомб продолжал смешиваться с разрывами зенитных снарядов. Когда все стихло, я встал и поглядел поверх края траншеи. Хотя я чувствовал себя угнетенным и измотанным, не смог удержаться от саркастического вопроса:

– Вы сидели здесь, Францл, все время, пока мы вели наш «большой бой»?

– Не будьте задницей. Я следил за всеми действиями по радио. Плохо, очень плохо. Он кипит от гнева. Действительно абсолютно ничего нельзя было сделать?

– Нет, – ответил я, – абсолютно ничего.

– Но вы нашли бомбардировщики, и при них не было даже эскорта истребителей…

Я почувствовал легкий упрек, даже при том, что мои силы были на исходе, резко повернулся к нему и раздраженно сказал:

– Я отвечу перед генералом за все, но добьюсь, чтобы вы, наконец, поняли, что планы, рожденные в ваших головах, которые мы пытаемся осуществить, невыполнимы.

Я намеренно связал его с генералом в этом последнем замечании, а затем сказал то, от чего испытал удовольствие, когда слова слетали с моих губ:

– Если хотите почувствовать вкус воздушного боя здесь, лучше поднимитесь наверх, когда бомбардировщики появятся в следующий раз.

– Мне жаль, – вздохнул Лютцов, – искренне жаль. Я не хотел упрекать вас. Но, мой бог, каким образом все это прекратить? Чем все закончится?

В этот час на дороге, ведущей к горе Эриче, было интенсивное движение. Поскольку местное население приобрело привычку проводить дневные часы вдали от опасных зон города и аэродрома, теперь двуколки с ослами, телеги с мулами и женщины с узлами на головах спешили назад, в Трапани. Ночью они могли опасаться лишь одиночных налетов «веллингтонов», потому возвращались в свои дома в городе, чтобы заняться повседневными заботами.

Солнце было уже низко, когда я достиг командного пункта эскадры, где теперь находился личный штаб инспектора истребительной авиации.

Генерал сидел на складном стуле, спиной к стене барака. У его ног простиралась великолепная панорама сицилийского пейзажа. Мирные и невинные, покрытые виноградниками склоны горы Эриче спускались к предместьям города, чьи здания желтели в лучах бледного вечернего солнца. Высокие сосны и кипарисы выглядели темно-синими на фоне неба.

Но генерал, казалось, не оценивал грустную красоту этого зрелища. Когда я поприветствовал его, он поднялся на ноги со словами:

– Я возвращаюсь в Комизо.

– Мне жаль, господин генерал-майор, что все вышло не так, как надо.

– Мы не можем продолжать в таком духе. Ответ четырехмоторным бомбардировщикам – массированная атака. Пока действуем небольшими группами и пытаемся бороться с каждым вторгшимся самолетом, никогда не достигнем успеха. Вы узнали, как перехватить бомбардировщики, как приблизиться к ним в сомкнутом строю и атаковать их на встречном курсе. Но вы нерешительны и не можете подойти достаточно близко…

Он говорил, перекатывая черную сигару из одного угла рта в другой и недружелюбно глядя на меня.

«Скоро, – подумалось мне, – я буду иметь возможность рассказать прямо противоположные вещи». Все, что они могли сказать нам в настоящий момент, мы знали наизусть из боевых донесений летчиков-истребителей рейха. Я понимал его разочарование и хотел сказать ему, что здесь все другое – погода, тактические обстоятельства, условия обнаружения – и что были другие сопутствующие факторы, о которых они в рейхе не знали ничего… Но я ничего не сказал, отчасти потому, что чувствовал себя виноватым в том, что мы так сильно его разочаровали, отчасти потому, что, по моему мнению, солдат не должен оправдываться, если думает, что сделал все правильно.

Без сомнения, генерал и сам понял, что мы вряд ли придем к согласию, поскольку закончил разговор жестом, который наполовину выражал примирение, а наполовину – отчаяние.