Изольда Иванова - «Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии

С тех пор мы потеряли друг друга. Я очень горевал. Николай — замечательный парень. И вдруг здесь, в лесу, за тысячу километров от места формирования, наши пути сошлись в одной точке, и мы встретились, как в сказке!

Расставаться нам не хотелось, но положение обязывало. Наскоро поговорив с ним и узнав, что они двигаются на встречу с другими бригадами 2-й ударной, я побежал догонять второй батальон, так как для меня стало ясно, что все наши подразделения уже снялись с места и нет смысла ночью искать их, да одному это было бы и опасно.

Вспотевший, измочаленный, догнал наконец шагающих в конце батальона. Батальон по глубокому снегу двигался медленно. Немного остыв, почувствовал, что у меня больше нет сил двигаться. Страшно хотелось спать и есть — ведь прошли уже сутки (да еще какие!) с того момента, как мы вышли на передовую и пошли в наступление. Я продолжал механически шагать, периодически падая на снег и засыпая на ходу. Хватал ртом с веток елей снег. А бойцы рядом все время хрустели сухарями из НЗ. Было темно, и никто не видел, что я ничего не ем. Никто не предложил мне ни одного сухарика, а я не просил: люди мне были незнакомы. Посчитали бы «гнилой интеллигентщиной».

Прошла ночь. Наступило утро, за ним — день. Мы продолжали шагать. В лесу встретили артиллеристов, вернее, один артиллерийский расчет, который вручную силился помочь лошадям сдвинуть лафет, глубоко застрявший колесами в снегу. Мы молча прошли мимо. Никто не попытался помочь артиллеристам.

Чувствовал я себя морально преотвратительно. Я — начштаба батальона, шагаю с чужим батальоном, не зная куда и зачем. Жил одной надеждой, что второй батальон придет в расположение моего. Люди шли молча. Один солдат совсем посинел и дрожал, и все плотнее запахивал шинель и подтягивал ремень. «Заболел я, братцы!» — говорил он, но ему никто ничего не отвечал, молча сочувствуя.

Снова наступила ночь. Батальон сделал привал. Погрелись у костров. С рассветом зашагали вновь. Примерно в середине дня достигли опушки леса. Остановились. Услышали лай собак и веселую музыку. Осторожно выглянув из леса, увидели деревенскую улицу, на которой наши советские девушки танцевали с немецкими солдатами.

Дальше идти было нельзя. Некоторое время смотрели на немцев. Кто-то из бойцов привел красивую сытую лошадь явно немецкой породы. Он отобрал ее у крестьянина. Выстрелом в ухо из пистолета лошадь убили. По котелкам разлили теплую лошадиную кровь, потом, быстро освежевав лошадь, ножами разделали тушу на мелкие порции и раздали бойцам и командирам батальона, а заодно и мне. Запасшись питанием, батальон повернул обратно. Отойдя на приличное расстояние, мы остановились, разожгли костры и начали жарить и варить мясо кто как мог. Но до конца приготовить мясо нам не дал немец. Видно, мужик, у которого взяли лошадь, сообщил о нас, и лес подвергся артиллерийскому обстрелу. Захватив с собой полусырые куски, мы поднялись и быстро стали отходить. Напившись теплой лошадиной крови, я почувствовал себя немного лучше. Мясо я, как и все, рвал зубами на ходу. Нес его в чехле от бинокля, а бинокль повесил на шею.

Опять наступила ночь. Тут нас нашли бойцы из хозвзвода второго батальона, которые принесли с собой хлеб, мясо, масло и водку. После крови и полусырого конского мяса я ел плохо, а водку совсем не мог пить и отдал другому. С рассветом снова двинулись в путь. Когда совсем стало светло, мы наткнулись по дороге на мертвое тело солдата — того самого, который все время в пути дрожал и ежился. Бедняга! Так умереть… Путь нам показывали бойцы из хозвзвода, поэтому мы пошли бойчее и к середине дня вышли к своим. Не успел я направиться к своему батальону, как двое бойцов подхватили меня под руки: «Товарищ лейтенант, вы ранены? Где вы пропадали?» Наверное, вид у меня после голодного и бессонного похода был таков, как иногда говорят: «вид на море и обратно». Мне помогли дойти до командира Емельянова. Я все ему рассказал. Потом по его приказу меня досыта накормили гречневой кашей. Тут же был дан приказ о выступлении. Подозвав подводу из хозвзвода, Емельянов приказал мне: «Ложись и спи! Я тебя разбужу!» И сам прикрыл меня полушубком. Конечно, я моментально заснул, точно сраженный пулей. Двигались мы, наверное, долго. Я был разбужен только рано утром. Старший лейтенант сказал: «Вставай! Выступаем!» Видно, мы были у самой передовой. Совсем рядом слышалась стрельба. Появились раненые из какой-то сибирской дивизии.

Мы пошли. Выйдя из леса, вышли на дорогу. Прошли метров 200, наши батальоны были встречены огнем «кукушки». Мне поручили снять ее. Отделение зашло в лес. Рассредоточившись, бойцы затаились, внимательно обследуя дерево за деревом. Внезапно грянула автоматная очередь «кукушки», но тут раздался одиночный выстрел нашего солдата. «Кукушка»-немец тяжело рухнул на землю.

Мы вернулись в расположение своей части и поняли, что бригада уже ведет бой. Погибли командир первой роты — прекрасный парень, москвич, командир взвода автоматчиков и многие другие… Навстречу шли раненые. Тяжелораненых уложили в каком-то сарае. И это была только середина дня, только начало боя! Где мой батальон? Где мой командир? Нашел комбрига. На мои вопросы он ответил: «Батальон твой ведет бой. А ты возьми себе автомат и пятнадцать автоматчиков и удерживай левый фланг». Он указал на опушку густого ельника. Много часов подряд, до темноты, я со своими автоматчиками отвечал стрельбой на стрельбу немцев. Стрельбу была неприцельной, так как мы не видели противника. Когда стемнело, стали стрелять в ту сторону, откуда летели трассирующие пули. С наступлением темноты страх напал на моих бойцов. Им стало казаться, что нас окружают, что они слышат лязг гусениц танков. От волнения у многих бойцов тряслись руки, что сказывалось на качестве выстрелов. Я то ругался, то уверял, что все им чудится от страха, помогал исправлять автоматы. Вскоре удалось немного успокоить солдат, но тут случилось непредвиденное: мой старшина хозвзвода, которого я взял с собой в качестве автоматчика, вдруг упал на землю, бросил автомат и закричал истошным голосом. Я подбежал к нему, думая, что он ранен. Нет, цел, но его так трясло, что тело поднималось над землей. Зубы стиснуты, пялит на меня безумные глаза и вырывается из рук. «Что это, — думал я, — безумие или симуляция?» Промучившись какое-то время, я наконец приказал четырем автоматчикам отвести его в санвзвод.

Вскоре бой затих. Меня вызвали в штаб бригады. Подполковник был уже пьян. Он приказал мне доложить о боевом состоянии батальона. Я ответил, что ему это лучше известно, так как он самолично руководил боем, а я выполнял его же приказ по обороне левого фланга. На меня полилась матерная ругань, из кобуры был вытащен пистолет и наведен на меня. Однако выстрела не последовало, и я ушел.