Курт Рисс - Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939–1945

К середине февраля 1945 года Геббельсу сообщили, что коалиция союзников продержится от силы три-четыре месяца. Открытым оставался вопрос: будет ли народ Германии все еще стоять на ногах, когда наступит долгожданный час ее крушения, или уже будет поставлен на колени.

В течение первых недель 1945 года в здание министерства пропаганды угодило несколько бомб. Сначала одна, неразорвавшаяся, упала на задний двор, где была стоянка автомобилей, а несколько зажигательных бомб опустились на крышу, однако причинили незначительный ущерб зданию. Затем, 4 февраля, прямо перед фасадом министерства взорвалась авиационная мина. Ударная волна выбила все стекла и частично повредила комнаты, которые занимал Геббельс и его ближайшее окружение. Геббельс распорядился, чтобы прислали военнопленных и немедленно устранили все повреждения. Военнопленные были вынуждены работать и днем и ночью. Вместе с тем сотрудникам было приказано не прекращать работу. Если им не удавалось найти свободное место в подвале министерства, они волей-неволей оставались на своих рабочих местах, где не было ни дверей, ни окон, и работали, кутаясь в пальто и одеяла. Работа продолжалась среди кирпичных обломков под непрерывный грохот, неизбежный при ремонте. В течение двух недель все повреждения были устранены.

Около семи часов утра 23 февраля в министерство пропаганды угодила еще одна бомба. На этот раз она попала прямо в канцелярию Геббельса и разрушила весь фасад здания. Через десять минут после взрыва Геббельс прибыл на место, осмотрел разрушения и, молча повернувшись, отправился домой.

Он был смертельно бледен, было заметно, что он потрясен. «Кажется, восстанавливать что-либо нет никакого смысла, – сказал он. – Разрушения слишком велики. Думаю, мы ограничимся разбором завалов».

Чуть позже он распорядился, чтобы начальники департаментов, среди которых был и Фрицше, разместились в подвале, тогда как он сам и его ближайшие помощники – доктор Науман, Инге Габерцеттель, Отто Якобс и Инге Гильденбранд – перебрались в резиденцию Геббельса, чтобы быть всегда рядом и выполнять наиболее ответственные поручения.

Новость о разрушении министерства пропаганды распространилась по городу со скоростью лесного пожара. Однако теперь людей тревожили другие заботы. Шепотом передавали друг другу, что русские танки уже в пятидесяти – шестидесяти километрах от Берлина и, возможно, ворвутся в город уже в эту ночь. Темнота окутала Берлин, и наступила полная тишина.

Той ночью ничего не произошло. Утренние газеты сообщили, что непосредственной опасности прорыва русских войск в Берлин еще нет. Тем не менее люди воздвигали на улицах баррикады: опрокидывали набок громоздкие мебельные фургоны и трамваи, блокировали подходы к главным магистралям и мостам. Только теперь жители Берлина начали осознавать, насколько они беззащитны. В час, когда всех охватил страх и отчаяние, родилась типично берлинская острота: «На штурм наших баррикад у русских уйдет ровно час и одна минута. Они будут час смеяться до упаду, а потом разберут их за минуту». Этой горькой шуткой берлинцы прощались с Гитлером. Его режим настолько опорочил себя, что стал просто смешным. И снова все вокруг погрузилось в тишину. Казалось, никто не спешил бежать от опасности. Город выжидал. Даже страх улетучился. Телефоны больше не работали, света практически не было, а радио большей частью молчало. Лишь изредка из него звучали призывы Геббельса к населению, в которых говорилось одно и то же: «Мы защитим Берлин! Берлин останется немецким!» Но берлинцам его призывы уже надоели.

«Уж лучше бы я потерял свой дом и все имущество. – Геббельс подошел к окну и, задумчиво глядя на разрушенный Берлин, продолжил: – Что бы ни случилось с Германией, немцы, которых мы воспитали, справятся со всеми трудностями. Я убежден, что в скором времени из-под руин немецких городов пробьются ростки новой жизни. В подвалах откроются новые театры и рестораны, а среди разрушенных домов снова зазвучит симфоническая музыка». Сотрудники принесли папки с документами, которые они отыскали под обломками своих бывших кабинетов. Геббельс спросил у них, много ли зевак пришло поглазеть на развалины здания на Вильгельмплац. Ему ответили, что на улицах пусто. «Раньше они часами стояли перед зданием, чтобы только увидеть меня на балконе, – сказал Геббельс с грустной улыбкой. – Раньше я получал корзины писем от восторженных поклонников. Раньше…»

Потом, оставшись наедине с Инге Габерцеттель, он вдруг сказал: «А знаете, я хотел бы, чтобы мне снова было тридцать лет и чтобы я мог все начать сначала. Я бы все сделал иначе». Когда она спросила, что именно он сделал бы по-другому, Геббельс ответил: «Я бы не ввязался в политику». Затем он спросил, насколько большой ущерб нанесен зданию министерства пропаганды и удалось ли рабочим справиться с завалами. «Почему бы вам не пойти и не посмотреть самому?» – спросила его фрау Габерцеттель. В ответ он только покачал головой.

Министерство пропаганды располагалось всего в трехстах метрах от его дома. Больше он никогда его не увидит.

Резиденция Геббельса погрузилась в тишину. Все разговаривали вполголоса, дети ходили на цыпочках; по выражению одного из помощников Геббельса, это было похоже на старые добрые времена немых фильмов.

Нервы у Геббельса были натянуты до предела. Он не выказывал страха, когда с ревом приближались тяжелые бомбардировщики, но непрерывные налеты легких самолетов выводили его из равновесия. «Москиты» противника один за другим налетали на город, разрушений они причиняли немного, но их постоянное присутствие в небе никому не давало покоя. Не проходило и дня, чтобы в доме не случалась какая-нибудь неприятность, и это тоже действовало раздражающе. Иногда вдруг отключалось электричество, дневной свет не проникал в комнаты, так как большинство окон было закрыто картоном. Приходилось зажигать свечи, и их пламя, дрожавшее на ветру, который проникал сквозь щели, бросало вокруг судорожные мрачные отблески.

В подвале дома один из сотрудников переснимал страницы дневника Геббельса на микропленку, уменьшая их до размера почтовой марки. Теперь в случае опасности их можно было легко спрятать в надежном месте. Весь особняк, от подвала до мансарды, был переполнен людьми из министерства. Помощник министра доктор Науман устроился на втором этаже. Фрейлейн Гильденбранд и фрау Габерцеттель – на первом, доктор Земмлер, адъютант Геббельса Гюнтер Швегерман и полдюжины других помощников и секретарей временно разместились на третьем этаже. В каждой из комнат кто-то печатал на машинке, кто-то проводил совещания, кто-то диктовал материалы для прессы и радио. Большинство сотрудников спали на армейских походных койках, порой даже не раздеваясь.