Курт Рисс - Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939–1945

Болгарский коммунист вел себя мужественно. Он знал, что ничего страшного с ним не случится, так как Сталин недвусмысленно дал понять, что не позволит принести в жертву столь ценного агента.

Свидетельства Димитрова в Лейпцигском верховном суде, вероятно, произвели на Геббельса неординарное впечатление. Уж кому, как не ему, было знать цену публичных выступлений в суде. Десятью годами ранее он сам видел, как Гитлер превратил процесс над нацистами в пропаганду нацизма. Сам Геббельс за последние десять лет не раз стоял перед судьями по обвинению в клевете, и всякий раз ему удавалось в той или иной степени обратить процесс себе на пользу. Теперь уже Димитров доказал, что нацистов можно бить их же оружием. Он стал широко известен за рубежом, и еще до начала суда общественное мнение пришло к выводу, что в поджоге рейхстага виновны нацисты, и только нацисты.

«Партия одержала великую победу, – записал Геббельс через четыре дня после прихода Гитлера к власти, – но эта победа не окончательная. У нас есть правительство, программа, воля к возрождению, недостает только доверия немецкой нации».

Геббельс имел в виду тот факт, что у нацистов не было большинства даже в собственном кабинете Гитлера. Кроме фюрера, Геринга и Фрика, ставшего министром внутренних дел, другими членами кабинета были консервативные националисты вроде вице-канцлера фон Папена, министра иностранных дел Константина фон Нейрата, министра финансов графа Шверина фон Крозига и Альфреда Гугенберга, получившего портфель министра экономики и сельского хозяйства. Положение, при котором нацисты были в меньшинстве, можно было ликвидировать, распустив рейхстаг и проведя внеочередные выборы. Возможно, эта кампания стала бы последней для Йозефа Геббельса. «Во время совещания у фюрера было решено, что я останусь свободным от министерского поста, чтобы полностью посвятить себя приближающейся кампании, – записал он в дневнике. – В Берлине были собраны все гауляйтеры. Я ознакомил их с тактикой и техникой предвыборной борьбы. Мы поставили перед собой цель достичь абсолютного большинства».

Геббельс признавал, что эта кампания значительно отличалась от предыдущих. «Стало намного легче, так как мы можем направить на наши цели всю мощь государства, – записал он 3 февраля. – Печать и радио в нашем распоряжении. Мы покажем, что такое мастерство в политической агитации. В средствах мы не ограничены».

Немецкое радио всегда находилось под контролем государства, оппозиционные партии к микрофону не допускались. По этой причине Геббельс до сих пор произнес всего одну речь по радио, а Гитлер и вовсе ни одной. Теперь Геббельс решил превратить радиовещание в инструмент нацистской пропаганды. Он не стал терять время и поспешил заменить прежних руководителей радиостанций на преданных членов партии. Выступления Гитлера планировалось проводить только в больших городах, где имелись мощные передатчики, чтобы его слова могли достичь каждого дома в окрестных селениях. Слушателям надо было также передать атмосферу, царящую в зале, поэтому Геббельс всегда предварял выход Гитлера на трибуну.

Кампания взяла старт в берлинском «Шпортпаласте». Гитлер, как и обычно, довел аудиторию до исступления, но радиослушатели оставались равнодушными. Для них речь Гитлера прозвучала бесцветно, неувлекательно и даже несколько истерично. По окончании митинга Гитлер с Геббельсом еще раз прослушали запись. Гитлер задумчиво заметил: «Похоже, радиозвездой мне никогда не стать». Этот случай произошел на «Радио-Шенхайт».

Геббельс, со своей стороны, полагал, что у них есть большое поле для совершенствования. Всю ночь он просидел вместе с радиоинженерами и специалистами, пытаясь разными способами менять тембр голоса фюрера. Они делали его то мягче и спокойнее, то тверже, резче и выразительнее. Так он создал из Гитлера радиозвезду. После той первой речи в «Шпортпаласте» радиоаудитория Гитлера приходила в такой же бредовый восторг или негодовала – смотря по обстоятельствам, – как и те, кто видел и слышал его «в живом виде».

Выборы состоялись 5 марта. «Мы достигли триумфа, – подводит итог Геббельс. – Результат превзошел все ожидания. Что значат для нас теперь цифры? Мы стали хозяевами в рейхе и в Пруссии, все прочие повержены в прах».

Но что же в самом деле значили цифры? В рейхстаге нацисты набрали только сорок четыре процента, а совместно с партией Гугенберга – немногим меньше пятидесяти одного процента голосов. Для воплощения замысла Гитлера этой суммы, пожалуй, было недостаточно. Таким образом, становится очевидным смысл поджога рейхстага. Разумеется, партии, едва не совершившей «кровавый вооруженный переворот», то есть коммунистам, путь в парламент будет закрыт. Найдутся также основания, чтобы обвинить несколько дюжин социал-демократов в пособничестве поджигателям рейхстага и выдать ордер на их арест. И тогда в оставшейся части депутатского корпуса нацисты получат очень удобное и приятное большинство.

События развивались по плану и очень быстро. За несколько месяцев прекратили свое существование не только социал-демократическая и коммунистическая партии, но и все остальные, включая гугенберговскую Немецкую национальную народную партию. Оскорбленный Гугенберг подал в отставку, а некоторые из его друзей переметнулись на сторону нацистов.

13 марта 1933 года первый редактор «Ангрифф» Юлиус Липперт был назначен бургомистром Берлина. В тот же день Гитлер сообщил кабинету министров о своем намерении учредить министерство национального просвещения и пропаганды. На другой день Гинденбург привел к присяге новоиспеченного члена кабинета доктора Йозефа Геббельса. К тому времени президент настолько одряхлел, что, видимо, уже и не помнил об указе, который его заставили подписать в ночь, когда вспыхнул рейхстаг. А в указе, среди многого прочего, говорилось, что «ограничения личной свободы, а также свободы слова и печати дозволяются только в тех случаях, когда эти ограничения имеют законное основание». Эти несколько слов и послужили «основанием» для создания министерства пропаганды.

Но какой смысл был заложен в министерстве пропаганды? Зачем нацистам понадобилась пропаганда? Очень скоро немецкий народ – и не сорок процентов, а все девяносто – словно опьянел от нежданного счастья. Немцы развешивали флаги и украшали улицы, посылали восторженные телеграммы Гитлеру и другим нацистским вождям. Началось повальное переименование улиц, в каждой мало-мальски уважающей себя деревушке появлялись по меньшей мере Гитлерштрассе и Гитлерплац. Все были счастливы, уверовав, что уж теперь-то все трудности позади и не будет ни безработных, ни голодных. Это было похоже на массовый бред, на непонятное поветрие. Не проходило ни ночи без факельного шествия. Ежедневно надлежало исполнять гимн Германии и «Хорста Весселя». Вся Германия погрузилась в состояние сродни полурелигиозному пароксизму.