Курт Рисс - Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939–1945

Геббельс знал, как много людей быстро уверовали в то, что его карьере пришел конец. Он также знал, что крысы первыми бегут с тонущего корабля. Поэтому он искренне удивился, когда известная берлинская актриса (известная не только своими ролями, но и антинацистскими взглядами) пришла его навестить. «Ваши коллеги покинули меня», – сказал он с тоской. Затем внезапно уронил голову на стол и разрыдался в отчаянии. Он рыдал долго, не сдерживаясь, а потом рассказал ей о распоряжении фюрера [54].

По личному указанию Гитлера фильмы с участием X изымались из проката и запрещались по всей Германии. Сама X, ослабевшая от постоянных волнений, нуждалась в долгих неделях покоя. За все это время от Геббельса не было ни строчки, ни слова, и она терялась в догадках, пытаясь объяснить себе его молчание. Иногда она ходила под окнами его кабинета в министерстве. Возможно, он стоял там, за шторами, но она не могла знать об этом. Иногда она бывала на премьерах, потому что там должен был присутствовать и он. Она видела его, но не знала, заметил ли он ее.

Ее следующий фильм не вышел на экраны – как объяснили, по техническим причинам. Продюсеры все еще не забывали ее, то один, то другой начинали с ней переговоры, рисовали заманчивые перспективы и вдруг теряли интерес. Так происходило всякий раз, и главное – без объяснений. В лучшем случае говорили, что такой фильм в данной обстановке нежелателен. О запрете не было ни слова – просто нежелателен.

Далеко не сразу она поняла, что стала жертвой планомерного, хладнокровно продуманного бойкота. Она отказывалась этому верить, в ней еще не умерла надежда выйти замуж за Геббельса. Но наконец и эта надежда исчезла. К концу 1938 года она осталась без денег. Она упаковала чемоданы, погрузила их в двухместный автомобиль и покинула Берлин, где менее года тому назад считалась известной актрисой. Никто не заметил ее отъезда.

Шесть месяцев спустя, накануне войны, она еще раз наведалась в Берлин. Директор большой кинокомпании задумал устроить показ старых фильмов с ее участием и даже предложил ей новую роль. Он считал, что прошел уже достаточный срок, и поэтому пригласил ее в Берлин. Магда, узнав о том, что соперница возвращается, продиктовала секретарше анонимное письмо, адресовала его самой себе и подписала: «Женщина из народа». В письме она возмущалась тем, что кинозвезда опять появится на экранах. Письмо она показала Ханке.

Тот приехал к киномагнату с двумя эсэсовцами, представился и ударил его по лицу. Пощечины оказалось достаточно, чтобы пресечь все действия в пользу X.

Примечателен тот факт, что на этот раз Ханке поступил вполне «бескорыстно», так как Магда больше не была его любовницей, она вернулась к Геббельсу. Вначале она отвечала отказом на все мольбы Геббельса и даже Гитлера. Она твердо вознамерилась развестись и выйти замуж за Ханке. В конце концов Гитлер потерял терпение и приказал ей с Геббельсом прибыть в Берхтесгаден. Там и состоялось показное примирение. «Берлинер иллюстрирте цайтунг» поместила на первой полосе фотографию с Геббельсом и Магдой – надутыми и отвернувшимися друг от друга – и сияющим от радости Гитлером в качестве связующего звена между ними. Если и оставался до того времени в Германии хоть один человек, не догадывавшийся о неладах в семействе Геббельс, то теперь о них узнали все. Только Гитлер выглядел очень довольным, словно сваха после сговора.

Престиж Геббельса сильно пошатнулся, и Магда прекрасно знала почему. «После случая с X мой муж потерял свое влияние на людей, – говорила она. – Дети на улицах и то это видят». Но Магда тоже стала другой. Она больше не желала жертвовать собой ради Геббельса. Ей хотелось жить своей собственной жизнью. Она решила одним махом сменить гардероб, прическу, мебель в спальне. Когда мебель привезли, она сказала, что спальня ее больше не заботит, и отослала заказ назад. Геббельс же все больше и больше времени проводил с другими женщинами.

Снаружи все выглядело вполне благопристойно. Няня рассказывала: «Со стороны все выглядело как надо: хороший дом, здоровые и воспитанные дети, любящие родители. Но на самом деле их семья распалась. Обстановка была тяжелая, практически невыносимая. Каждый день мы ждали, что на нас посыплются несчастья».

В феврале 1938 года Риббентроп сменил на посту министра иностранных дел престарелого и слишком консервативного для нацистов барона Константина фон Нейрата. Риббентроп был моложе и энергичнее, но именно эти его качества не нравились Геббельсу. Кроме того, он не принадлежал к числу «старой гвардии». Риббентроп примкнул к нацистскому движению всего за несколько лет до прихода нацистов к власти, а ко времени, когда Гитлер стал рейхсканцлером, еще даже не был членом партии. К тому же он происходил из так называемых высших классов. У него было дворянское звание – потому, что его усыновила знатная семья, – и значительное состояние – потому, что он женился на деньгах.

После вступления в должность Риббентроп уведомил Геббельса о своем несогласии с заведенным еще Нейратом порядком оставлять всю зарубежную пропаганду в руках геббельсовского ведомства. Геббельс бросился к фюреру и стал доказывать свое с пеной у рта, но тот не поддержал его. Гитлер сказал, что Риббентроп прав. Он все еще был зол на Геббельса из-за случая с X и не хотел ему покровительствовать.

Это послужило причиной открытой неприязни между Риббентропом и Геббельсом. С тех пор они общались друг с другом исключительно в письменной форме, вплоть до самых последних дней. Их бумаги пестрели плохо завуалированными шпильками вроде «Я вынужден настаивать на том, чтобы мои указания…» или «Такое нарушение моих прерогатив…».

Желая задобрить иностранную прессу, Риббентроп открыл на Фазаненштрассе клуб, где корреспонденты могли вкусно поесть. Там была хорошая выпивка, и желающие могли провести время с приятными девушками. Взбешенный Геббельс тут же в противовес открыл свой клуб иностранной прессы на Лейпцигерплац.

На первом этапе внутренней войны верх одержал Риббентроп. За границей под контролем Геббельса оставались только атташе по пропаганде. Но министр пропаганды опасался министра иностранных дел не только из соображений престижа. На съезде партии в 1938 году Риббентроп собрал всех немецких послов за границей, которых на это время вызвали в Нюрнберг, и объявил им, что не желает получать доклады о протестах против гитлеровской политики, если Германия предпримет военные действия против Чехословакии или Польши.

Геббельсу донесли о странном указании Риббентропа, и он задумался.

Геббельс не хотел войны. Это не значит, что он руководствовался моральными соображениями. Просто он не понимал, почему немцы должны подвергать себя ненужному риску. Он всегда придерживался того мнения, что угрозы войны «нет и не будет, пока мы сами того не захотим», как он однажды сказал Герману Раушингу.