Виктор Хелемендик - Всеволод Вишневский

Вижу слабые места черновика. В общем, весь месяц отдан пьесе. Книгу [12] Здесь имеется в виду научная работа «Личный состав финского флота», которую Вишневский готовил к изданию отдельной брошюрой. свою о Финляндии застопорил…»

«Первая Конная» — это попытка рассказать о революции по-новому, отобразить в литературе и театре новые пласты жизни, истории. Тема вооруженного народа, тема рождения и кристаллизации под огнем нового общества — вообще сквозная, ведущая в творчестве писателя.

Вишневский разъяснял авторский замысел «Первой Конной» так: «Театр — новый, старые каноны прочь! Прочь топтание на часы — по актам. Прочь психологию героев, первопланные, значительные многоговорящие и многоиграющие фигуры. Пусть течет масса, а вне отдельными соц(иальными) ориентирами — некие типы: солдат, крестьянин, рабочий, офицер. Я хотел даже не называть их…»

И на самом деле: в перечне действующих лиц — «офицер», «рабочий», «командир», «казак», «ведущий» и лишь одно-единственное исключение — «драгун Иван Сысоев». Тем самым автор заявляет, что главное — в собирательных образах, типах, которые в целом представляют революционный народ и его врагов; что в основе пьесы идея коллектива. Не так важно, кто конкретно борется, главное — как и во имя чего.

И в драматургии (многолюдный и многокартинный «Шторм» В. Билль-Белоцерковского), и в прозе («Железный поток» А. Серафимовича) у Вишневского были предшественники. Вспомним, в романе Серафимовича все время действует масса, и сам автор о главном герое говорит так: «Кожух — герой и не герой. Он не герой, потому что если бы его не сделали люди своим вожаком, если бы они не влили в него новое содержание, то Кожух был бы самым обыкновенным человеком».

Драматург в «Первой Конной» видел не столько художественную хронику подвигов буденновцев, сколько драму о борьбе всего вооруженного народа за свое социальное освобождение. Вишневский хорошо помнил слова М. В. Фрунзе о том, что Конная как в фокусе собрала типичное для всей Красной Армии.

«только куски, эпизоды — как мы всегда схватываем жизнь, сцепляя эти куски сознанием, — объяснит позже принцип развертывания действия Вишневский. — Искусственное сочетание, подгонка действия к трем дверям (единство места), на один акт не годится в данном случае. В беге эпизодов должно, я так полагал, увидеть самое острое, характерное».

Вишневский стремится передать движение истории, беря узловые моменты революции и гражданской войны. Его драма тяготеет к формам прозаической эпопеи. В этом проявлялась общая закономерность развития литературы того времени — к эпическому жанру так или иначе приходили и другие писатели, в частности, Ал. Толстой, М. Шолохов.

В начале пьесы Ведущий говорит о дореволюционной России — нищей, голодной, а затем один за другим выстраиваются эпизоды, воссоздающие жизнь армейской казармы с ее муштрой, издевательствами, попранием человеческого достоинства, сцены, раскрывающие нравственное уродство эксплуататорского строя.

Вот одна из ярких картин забав унтер-офицеров (эпизод «Письма принесли»).

Солдаты в ожидании томятся, мучаются, мнутся. Наконец взводный, держа в руках письмо, якобы готов проявить милосердие:

«Взводный. Тар-ас Охри-ме…

Солдат. Я-а, господин взводный!

Взводный. Дурак, рази я уего фамилею твою досказал? Кудды ты лезешь, хохол проклятый!

Солдат (испуганно). Виноват, господин взводный.

Взводный (снова растягивая). Та-рас Ох-ри-мен…

Пауза. Охрименко стоит — не шелохнется. Взводный любуется им.

— Стой, стой, хохол. Ишь, письма захотел. Поди, от бабы?.. Сладкая у тибе баба, а?

Взводный ржет. Солдаты подражают взводному и ухмыляются, некоторые же стоят хмуро.

Взводный. Сладкая? Га-га-га… Смешно… Смешно, ребята?

Гул. Так точно, господин взводный! Взводный (взводу). Ну, смейсь!

Странный, послушный смех.

(Слушает. Потом выпаливает конец фамилии Охрименко.) „Ко!“

Охрименко (бросается вперед и делает стойку, выпаливая). Я-а, господин взводный!

Взводный. Тибе, знаца, письмо! Эва! Тольки ты за письмо ета спляши.

Охрименко понуро и покорно начинает гопака. Солдаты понуро, тихо дают мотив.

Взводный. И — эх! Жги!

Охрименко бьет ногами еще сильнее. Взводный кружит перед носом солдата письмо, и тот, стуча каблуками, тянется.

— Ловчее!

Охрименко бьет еще сильнее.

Взводный. Так… ланно! (Кричит.) Стой!

Охрименко с ходу вытягивается в струнку.

Взводный. Возьми письмо. Ну-ка, что баба пишет? Читай!

Охрименко неумело разрывает конверт. Тишина. Глядит, Читает про себя.

Хихиканье взводного.

Охрименко (стоит молча. Потом тихо говорит). Отец у мене умер… Згинет хозяйство… Малы дити…

Молчание. Взводный, заложив ногу на ногу, качает носком сапога.

Ведущий. Веселый гопак в казарме царской! Ух, как лихо пляшут, какие коленца выводят веселые хваты кавалерии царской!»

В следующих сценах бессловесная солдатская масса начинает прозревать. Вишневский показывает, как в солдатах первой мировой войны просыпается классовое самосознание, рождается протест против произвола и деспотизма. Вот уже Иван Сысоев взводному, который его со света сживает, «по роже дал», хотя после и пришлось стоять на бруствере окопа в роли живой мишени для неприятеля. Вот другой солдат, не веря призывам и заверениям Временного правительства, отказывается идти в атаку, на смерть и агитирует своих товарищей не участвовать в наступлении.

Старая армия расползается. По всей России — с Запада на Восток — эшелоны с окопным народом. «Домой, домой…» — одна мысль владеет всеми. В теплушке вагона — разговор, один из тех, которые ведутся на разбуженной от векового сна российской земле, — о белогвардейцах-корниловцах, Красной гвардии, о большевиках. Драматург строит диалоги удивительно точно — и с позиции верности исторической правде, и с психологической точки зрения. Всей логикой повествования, построением и последовательностью сцен он утверждает: никогда — в переломный момент истории тем паче — нет, не может быть нейтральных. Взяться крестьянину за плуг, встать рабочему у станка время еще не наступило. Эту возможность, право на свободный труд, еще надо завоевать, защитить. Казалось, Ивану Сысоеву возвращение домой сулило мирную счастливую жизнь:

«Сысоев. Ай, хорошо дома! Целы кости довез… Ой, Ванька, бирегеть тибе бог… Но до чево ж народ сдурел… До чего сдурел… И што деется? Свой свово лупит, име, фамилие не спрашиваеть… И чево волтузятся — воздыху им мало в Расеи, што ли? В спокой надо приходить… Вот как бы я. Посев скоро, пасха… Ну, хошь ба нитральтет держали б… Кому нада — дерись, а нежелающие сами по себе…»