Андрей Грешнов - Дух, брат мой

Было еще не поздно, и решили съездить посмотреть небольшую старинную мечеть, где покоился прах знаменитого поэта и мыслителя времен правления тимуридов — Ансари, зятя самого Тамерлана. Пересели на БТР. На окраину города ехали недолго, узенькой тихой улочкой. Правда, когда проезжали мимо дувалов, башня машины сразу повернулась. У старинного бассейна, где воды уж лет сто точно не было, сидели трое стариков, совсем белых от возраста. Они смотрели на нас с недоверием. Правда, увидев, что я снимаю кроссовки перед входом в святое место, кажется, оттаяли. Внутри мечети тогда еще стояли табуты — захоронения древних иранских и афганских правителей. Специально для меня один из стариков открыл склеп, где был захоронен зять Тимура. Над черным надгробием, испещренным резьбой, когда-то очень давно 11 лет трудился знаменитый Бехсад, один из основоположников восточной миниатюры. Я все облазил и потрогал руками, в том числе и могильник Ансари. От пыли времени он был «одет» в зеленую красивую матерчатую палатку с кистями. Боже правый, «живые» иллюстрации к учебнику истории Ирана! Редкому ученому представляется такая возможность, а мне повезло.

Солнце уже пошло вниз и перестало печь, надо было в город возвращаться. Но я в тот момент начисто забыл о войне и попросил съездить к усыпальнице знаменитого на Среднем Востоке писателя и мыслителя Алишера Навои. Сопровождавший меня секретарь молодежной армейской организации (ДОМА) почесал затылок, но, видимо, вспомнив про указания своего кабульского начальства, согласился. Ехали довольно долго, пока на дорогу не выбежал размахивающий автоматом — как дубиной — афганский солдат. За шумом двигателя его криков было не разобрать. Единственное, что донес ветер, было: «…коллерах… фарш шодэ аст (вся дорога нафарширована)». Но ДОМАшник услышал. Остановились. Дальше дороги не было. «Духи» берегли свое культурное наследие, и все подъезды к усыпальнице заминировали. Может, и к лучшему.

Кажется, все было только вчера, а прошло уже шесть лет. Я вновь на борту и лечу в город своей мечты. Время вообще довольно странная штука. То летит как пуля, то останавливается как вкопанное, подобно укрощенному уздой коню. Бабочкам-однодневкам, наверно, кажется, что они живут сто лет и умирают, устав от жизни. Маленьким детям представляется, что их жизнь будет вечной, и они, как и герои сказок, никогда не умрут, а найдут свои молодильные яблоки и живую воду. Взрослому же стоит лишь на секунду о чем-нибудь задуматься, как глядь-поглядь — и час пролетел, и жизнь прошла. Сложные течения наполняют Реку Времени, но и двигаться они могут в разных направлениях. И взрослый может стать ребенком, и ребенок взрослым. Кто-то из мудрых сказал, что нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Не прав был, однако. Нельзя — если ногами. Ноги-то, как и все тело, рано или поздно превратятся в песок, застилающий русло этой реки. А душа Человеческая может входить и выходить в эту воду там, где захочет и когда захочет. И встретит в ней всех, кто ей был близок и дорог.

Снизу желтой кривой линией, утрамбованной колесами советских БТРов, вьется дорога, ведущая к городу из Шинданда Шесть лет или шесть минут — не поймешь. Странная она, эта дорога Шинданд — Герат. Жаль только, что не вымощена желтым кирпичом. На этой дороге сбываются детские мечты — люди встречаются с синей птицей. Их там много, этих птиц. Никто и не знает точно, как они называются. Кто говорит — сойки, кто — снегири. Афганцы молчат, наверное, просто не хотят говорить. Сидят они повсюду — на поломанных телеграфных столбах и на остовах разбитых вдребезги грузовиков, на башнях сгоревших БМП. Вестники счастья не чирикают, не перелетают с места на место. Они сидят недвижимо и внимательно смотрят, как, пованивая выхлопом, тянется, тянется бесконечная вереница железных машин, изрыгающих из своих жерл Смерть. Железные чудовища облеплены уставшими воинами. Господи, как сильно изменились их лица за несколько веков. Вон тот — с сединой в голове — и не узнать — из охраны Тимура, а тот — малюсенький и плешивый — фалангист Александра. Опять в командировке. Устали, бедняги, да ничего не поделаешь, так и будут появляться здесь, пытаясь что-то исправить. Минуя Барьер, забывают, за чем приехали. Ну да ничего, когда-нибудь вспомнят. Времени еще много. Впереди вечность…

Колеса бэтэра глотают желтый песок дороги, переться еще долго. От таджиков до таджиков. Между двумя персоязычными анклавами — сплошная пуштунская засада. Осатанели, падлы. Средь бела дня лупят с сопок из ДШК, а потом драпают на джипах. Хрен достанешь. Авиаторов лучше не вызывать — потом в Герате звиздюли обеспечены. Таджики тоже звереют, правда, от нас самих. Их не трогаешь — они не трогают. Но кабульские планировщики — маньяки. Взглянуть только в лицо Вареникову — все сразу поймешь. Наверное, в детстве издевался над животными за неимением игрушек. Теперь дорвался до солдатиков. В Москве играл в деревянных, здесь — в цинковых. Одно слово — Урфинджус. Что-то грустно стало. Хотели посмеяться, свалившись неожиданно по пути на первую сторожевую заставу, что в сторону Гиришка, к Колягину. Они там часто спят. Залягут на крышу с биноклями и хрючат. Можно и разбудить, зашарашив из КПВТ. Вот переполоху будет. Да что-то не вышло веселья. Шиндантские «трубачи» (так называли солдат, охранявших трубопровод, по которому из Союза в Афганистан текла нефть) не спали — сидели какие-то отрешенные. Наши одеревеневшие от жизни солдатики — Яндушкин и Гаврилов. «Что невеселы, бойцы? — гаркнул как из трубы черноволосый капитан Витя. — Понятно, опять к Эшонову на могилку ездили. Ладно, скорбите, хлопцы, а мы повалим. Колягин, вот тебе карты игральные, как заказывал. Все остальное в ящике». При слове «остальное» глаза у ребят просветляются. «Не усердствуйте, музыканты, а то Рахманов опять будет с духами три дня договариваться, а вам лекции о вреде курения читать. А на вас, козлов, соляры и муки не напасешься», — подытоживает Витя и топает вниз с горы. Как только он исчезает, бойцы в секунду расстреливают у меня пачку «Беломора». И, умиротворенные, отправляются «наблюдать» на крышу землянки. Напоследок радуют тем, что засекли УАЗик без номеров, в котором сидел исмаиловец, одетый в советскую офицерскую форму. «А что сразу-то не сказали?», — интересуюсь я. «Так вы ж не спрашивали», — резюмирует Гаврилов. Ладно, проехали.

Хитрый этот Туран Исмаил. Воспитали себе на горе бойца. По-русски лопочет, об операциях заранее знает. Короче, не взять. Сколько раз к нему в Шиндант наведывались — все попусту. Витя уже на броне рассказывает (под шипение «особняка» о недопустимости разглашения гостайны), что недавно к нему наш прапор-хохол из полка свинтил. Знали уже точно, кто Турану СВД-шки поставляет. А когда АГС в засаде нашли, решили брать прапора в тот же вечер. Кинулись на склад — а его уж и след простыл. Вот тебе и сало.