Маргарита Былинкина - Всего один век. Хроника моей жизни

…Мы с Тиной и Мариной накушались, как заведено, салата «оливье» с колбасами и ветчинами, чокнулись, как принято, «за счастье в Новом году», нагрузились пирожными с чаем и слились воедино с мягкими креслами, чтобы высмотреть в телевизоре еще что-нибудь, кроме бараньих глаз Киркорова, пухлых ножек Пугачевой и лягушьего рта Долиной. После шампанского и телевизионного галдежа сон был особенно крепок и долог, но пробуждение в новом тысячелетии не отличалось от прежних.

С 2000 года начался новый период в истории России.

На облучок наспех сколоченных новых саней рискнул взобраться возница, которому предстояло выбираться с проселочной дороги на скоростное шоссе. В сани впряглись Рак, Лебедь и олигархическая Щука.

Любое движение вожжами или нужный поворот влево или вправо на ухабистой дороге Рак встречает кряхтеньем, Лебедь — воплями, а Щука старается залечь на дно.

Тем не менее тяжеленный возок тихо, но упрямо ползет вперед, подальше от былых экстравагантных режимов, к людской обыкновенной жизни. Путин — первый российский руководитель на моем веку, за которого мне не стыдно.

В том же 2000-м году мне, между прочим, исполнилось 75 лет.

Когда-то, в далеком детстве, я задумала обязательно дожить до 2000-го года, который маячил где-то в космических далях. Возраст 75 лет выглядел вполне достаточным пределом бытия. Но вот Бог дал перешагнуть этот порог и не повредиться в разуме.

Забавно то, что я смотрю теперь на стариков и старушек как на обычных всегдашних людей, лишь надевших старческие маски. Они (точнее, мы) по-прежнему понятливы и чувствительны, только вот пришлось включиться в этот уродливый маскарад.

Мои годы меня не стесняют и не смущают. Морщин, как ни странно, нет, и психика не рухнула, а именно она старит или, напротив, не дает входить в антикварный возраст. И я стала себя одергивать: «Ну-ка, распрямись, представь, что тебе лет сорок-пятьдесят и шагай, как следует». Надо сказать, помогает. «Если труднее ходить, работай головой, пиши, живи».

Эти заметки я начала набрасывать в 2003 году. Сижу как-то с блокнотом на скамеечке в парке пансионата «Высотка». Мимо по дорожке идет молодая женщина с белобрысой девочкой лет четырех. И говорит своей дочке: «Помахай ручкой бабушке!»

Значит, я — бабушка. А давно ли вот так сама с мамой ходила? Ничего не поделать, пусть говорят.

Но слышала я в том же пансионате и более благозвучное определение. Одна симпатичная незнакомая женщина средних лет почему-то всякий раз со мной здоровалась. Я не удержалась и спрашиваю: «Не знакомы ли мы с вами?» Она отвечает: «Нет, но я — артистка и думала, что вы тоже актриса, из тех, что были в Художественном театре… Похожи на Гоголеву…»

Народная артистка СССР Гоголева под конец играла во МХАТе благородных старух. Такое сравнение вполне бы меня устраивало, но жизнь — не сцена и напоминает об этом, когда приходится с трудом взбираться на ступеньку в автобусе, что говорит о явной разбалансированности фигуры и об избыточном возрасте.

Впрочем, сохранить белозубую улыбку вполне возможно, был бы рядом хороший протезист. В связи с этими моими хлопотами моя соседка по подъезду, Евгения Яковлевна Френкель, — когда-то пленительный эндокринолог, а ныне просто приятная молодящаяся пенсионерка с высокой, иссиня-черной волосяной накладкой, — преподнесла мне ехидный стишок. Я, понятно, не осталась в долгу и, дабы ей не было обидно, посвятила ответный опус нам обеим.

Вот он, ответ.

В канун 2001 года нежданно-негаданно пришло письмо от Хулио Травиесо, моего молодого кубинского друга. Наша дружба началась более двадцати пяти лет назад, в ту пору, когда кубинец Хулио учился в аспирантуре, защитил диссертацию и получил ученую степень кандидата экономических наук в Институте Латинской Америки.

Его не назовешь красавцем — длинный рот, приплюснутый нос, но большие выразительные черные глаза оставляют в тени остальные детали. При том — он добрейшей души человек и большая умница. Будучи в юности приверженцем Фиделя, Хулио во времена правления Батисты попал в тюрьму, где ему перебили позвоночник. С тех пор его постоянно мучили боли в спине и он тяжело переносил московскую морозную зиму.

Хулио прекрасно понимал, что режим Фиделя оказался не тем, за что он отдал здоровье. От него я впервые услышала критику кубинских строителей социализма. Оказывается, большинство кубинцев уже тогда называло социализм словом «сосиолизм» (от исп. «сосио» — «кум, приятель»); по-нашему — блатной строй. От него я узнала и такой смелый анекдот, правда, без указания места действия: «Идет военный парад. Прошли танки, пушки, а под конец появляется грузовик, полный дряхлых стариков. «Кто это?» — спрашивают. «Это наше самое страшное оружие, — отвечают. — Это марксисты-экономисты. Они без единого выстрела могут уничтожить любое государство».

У нас дома он чувствовал себя свободно и раскованно, отогревался душой, а для телесного сугрева в общежитии мы снабдили его электроплиткой.

Вскоре после того как Хулио вернулся на Кубу, он забросил экономику, отошел от государственной службы и занялся писательским трудом, благо у него оказался немалый талант. Все последующие годы мы переписывались. Он прислал мне свою книгу, получившую в Мексике Национальную премию. В России же его роман «Пыль и кровь» издательства, увы, не заинтересовал, как больше не интересовала и Куба. В самой же Кубе эта вещь не могла быть издана, так как в последней главе, где описан расстрел кубинского интеллигента-диссидента, в приговоренного к смерти попадают всего лишь три пули, хотя расстрельная команда состояла из десяти человек…

После распада СССР переписка с Кубой затруднилась, что очень жаль. Мне не хватает разговоров с этим умным чутким человеком и его теплых посланий.

Последнее письмо Хулио Травиесо.

Гавана, 14.12.2000

Дорогая Маргарита И.

Сердечно поздравляю Вас с наступающим Новым годом. Прежде всего желаю Вам здоровья и успехов с Авельянедой. Хочу надеяться, что у Вас все в порядке и что Вы такая же бодрая и предприимчивая, как всегда. Посылаю Вам это письмо с одним своим другом-испанцем, который часто бывает в Гаване.