Маргарита Былинкина - Всего один век. Хроника моей жизни

Впрочем, из нереальности на землю меня возвращали и малоприятные эмоции: казалось, что вот-вот, из-за ближайшего куста, вынырнет, ухмыляясь, обезьянья рожа Карякина.

Доктор Виаджо довез меня на машине почти до самого торгпредства. Всю дорогу мы снова, как раньше, молчали, но молчание приобрело иной смысл и качество. При расставании он снова совсем серьезно сказал, что следовало бы сделать «более тщательное обследование на предмет аппендицита», и если вопрос об операции решится, ему можно тотчас позвонить. «Непременно», — сказала я. Больше ни о чем не договариваясь, мы распрощались: «Adiós, Хорхе». — «Adiós, Маргарита», и вернулись в свои разные миры.

Недели через две мне позвонила посольская секретарша Вера и пригласила к Бударину. Испитая физиономия и.о. посла не выражала ничего, кроме будничного равнодушия. Хриплым ровным голосом он сообщил мне, что меня «отзывают в Москву».

Времена были еще сталинские, но, как ни странно, я не испугалась, не огорчилась и даже не удивилась. Трехгодичный срок пребывания вне дома так и не закрепился в моем сознании. Пребывание в замкнутой колонии, откуда можно взглянуть на окружающий новый мир лишь одним глазом, да и то с опаской; где жены экономят каждый песо для вещевых приобретений на всю оставшуюся жизнь, а мужья еще аккуратнее, чем на родине, взвешивают каждое свое слово в разговорах с соотечественниками, начинало тяготить меня не на шутку. А серьезных проступков я не совершила — так мне представлялось.

Спрашивать о причинах отзыва не полагалось. Либо что-то подглядели, либо где-то выследили. У Карякиных свои карьерные интересы и житейские принципы.

Я с невольным облегчением, чуть ли не с радостью ответив Бударину «хорошо», пошла собирать вещи. Нехорошо было только то, что лайнер «Конде Бьянка Мано» отходил на Геную через три дня и у меня оставался минимум времени, чтобы с толком потратить накопленную за девять месяцев тысячу песо и так называемые «подъемные».

Накопления были сравнительно небольшими, ибо из зарплаты референта-переводчика в тысячу песо приходилось платить комсомольские и профсоюзные взносы, большую квартплату; не скупиться на еду (после голодноватого военного времени) и на доступные развлечения, делать необходимые повседневные траты. Инфляция в Аргентине росла бешеными темпами, а зарплату нам не увеличивали.

Все же мне удалось купить маме то, о чем она мечтала с конца 20-х годов по 50-е: темно-синий трикотажный шерстяной костюм, замшевые и лакированные туфли-лодочки и еще — габардин на пальто. Тете Марусе и отцу тоже кое-что перепало из обуви и одежды.

Себе я купила — если и не на всю жизнь, то, как оказалось, более чем на пятнадцать лет, — роскошное манто, о котором никогда и мечтать не смела. Да, легкое меховое манто с фалдами из «мутон д'ор», то есть из «золотой овчины», а попросту говоря — из цигейки. Плюс меховая шапка-кубанка и муфта. И всего-то за полтысячи песо. В этом зимнем наряде я выглядела сногсшибательно. Все равно те норковые палантины и скунсовые манто, в которые кутались посольские дамы, мне были не по карману, да и в родных пролетарских пенатах они мне просто не пригодились бы.

Иное дело — прослужившее мне потом верой и правдой лет двадцать мое любимое пальто — широкое «автомобильное» пальто в бежевую и болотно-зеленую большую клетку, без которого я не смогла уйти из магазина на улице Кордоба и которое упорно любила за его удобство и ненавязчивый шик. А скунсовое манто само нашло меня в Москве, когда пришло время.

Все необходимые дела были сделаны и почти все финансы потрачены к сроку. Можно было послать маме свое последнее письмо из Аргентины.

Держу в руках это сохранившееся письмецо — очень лаконичное, непривычно краткое — на одной страничке огромными круглыми буквами:

17 марта. 51

Мамуленька моя дорогая!

Сегодня утром получила твое третье за этот год письмо — огромная для меня радость.

Поздравляю тебя с днем рождения и шлю тебе САМЫЙ лучший подарок, какой только могла сделать: 1 Мая мы будем праздновать ВМЕСТЕ! Все складывается самым лучшим образом, знай, я здорова и счастлива, что скоро увижусь с тобой. Правда, особо порадовать тебя, кроме собственной персоны, нечем, но это не главное, верно? В общем, в день твоего рождения — именно в этот день! (совпадение чудесное) — я думаю покинуть чужую землю! Как перееду границу, вышлю телеграмму, но ты никого не созывай, я хочу сначала побыть дома, с тобой, после такой разлуки!

Итак, до скорого счастливого свидания! У меня на работе никому ничего не говори, не звони, — кому надо, сам знает.

Целую!

Твоя Марг.

Письмо отослано, сборы в дикой спешке завершены. На чемоданы денег не осталось, и Нина Черных с Виталием Харитоновым отдали мне свои старые баулы. Как-никак вместо одного чемодана уезжаю домой с пятью. Почти в двух чемоданах — книги и словари, в третьем — обувь…

Из денег осталась кое-какая мелочь на косметику и на обещанные лакированные туфельки для Маринки, пятилетней дочки тети Милуши.

И вот я отправляюсь в свой прощальный поход на улицы Буэнос-Айреса. Мне в путеводители навязывается Нина Смирнова, та самая иммигрантка с красными глазами, у которой я была в гостях на Ла-Плате.

В этом последнем набеге на аргентинские магазины произошло нечто непонятное. Чему я так и не нашла разгадки ни тогда, ни теперь.

…Выхожу я из магазинчика на улице Санта Фе, и тут Бог меня надоумил открыть мою кожаную сумку. Я не поверила своим глазам: из верхнего внутреннего кармашка торчат два ключа на цепочке с незнакомым брелком. Я, повинуясь инстинкту самосохранения, выхватываю из своей сумки чужие ключи, успеваю заметить на брелке надпись: Banco Sur и моментально сую их в карман пальто моей спутницы, бормоча: «Пусть — у вас, вы тут своя…» Мои же ключи, к счастью, оказались на месте.

Кто, когда и для чего подкинул мне эти банковские ключи? При выходе из торгпредства у меня их определенно не было, а на улице я не выпускала сумку из рук. Это могла сделать, пожалуй, только Смирнова. Но зачем? Не иначе как перонистская полиция, обнаружив у меня, отбывавшей из страны советской гражданки, банковские ключи — улики преступного замысла, рассчитывала устроить политический скандалец. Не знаю.

Как бы там ни было, этот неприятный, даже опасный инцидент не произвел на меня должного впечатления на фоне предотъездных треволнений и хлопот, хотя меня всегда тяготили нераскрытые тайны и нерешенные загадки. Главной же загадкой все же оставалась конкретная причина моего быстрого отъезда.

В порту Буэнос-Айреса стоял белоснежный итальянский гигант лайнер «Конде Бьянка Мано», готовый к отплытию, только и ждавший меня с пятью моими чемоданами.