Георгий Иванов - Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов

В тени 29, на солнце 40. Восхитительно свежо, а не жарко. Hyeres не местечко, а пышная некогда резиденция королевы Виктории. Отсюда же Людовик Святой (или какой там) отбывал в Крестовый поход. Кругом восхитит<���ельные> горы и на каждой по несколь<���ко> замков с башнями и зубцами. Сосны и виноград и пальмы — все перемешалось. В отличие от Ривьеры вообще растительность бурная и пышная. Все в олеандрах и прочем. Одна шикарная улица с бриллиантами и шелковыми пижамами, которые никто не покупает. Прогулочное место, не посещаемое туристами. Местная публика итальянс<���кого> жанра, лентяйская и доверчивая. В любой лавчонке если скаже<���те>, что забыли деньги — дадут в кредит, не то что в Париже. Хоронят, если помрешь, в братской могиле. Среди клиентов «Beau-Sejour» похож на льва граф Замойский [434], прибывший прямо из залов мраморного дворца в Варшаве в одних штанах. Не унывает (75 лет) и гордится изготовлением водки, которой норовит каждого угостить. И прочие графы и князья, тонный бридж, поцелуи ручек. Вперемежку с этим (в большом количестве) красные испанцы из той категории, которые никак не могут вернуться к Франко [435]— там их ждет заслуженная виселица.

Ну, вот. Целую Вас (извините за нежную вольность).

Одоевцева пишет особо.

Ваш Жоржа .

Поблагодарите, пожалуйста, Ольгу Андреевну за память и поцелуйте от меня ей ручки.

Ну, стишок напрасно хвалите – коряво получилось (вот знаете ли Вы мою Арбу 1921 г.? [436]На почте сочинил).

30 июня 1955

Дорогая Ирина Владимировна,

Я хотел ответить Вам на Ваше, как всегда милое, и как элегантное, письмо [437]— большим письмом и обязательно со стихами (ибо еще в «Силуэтах» Айхенвальда сказано: «Одоевцева всегда тайно увлекалась стихами Романа Гуля, что отразилось на темпераменте ее творчества» [438]), но — лишен возможности. Дел выше головы. К тому же — собираемся уже в отъезд. Поэтому — кратко. Очень буду рад Вашему отрывку. Я не знал, что Вы «продолжаете». [439]Это оч<���ень> хорошая и дельная идея. Помимо славы, я уверен, что Вы на этом разбогатеете фильмово. И переводно. Жду обещанного (но не два года, а стремительно). Шлите — на «Новый журнал» — с 8-го мы будем в Пититерсхем. Так что можно и на Питерсхем, но я думаю, что Вы обернете<���сь> еще сюда. К тому же мне все аккуратно будут пересылать в Питерсхем, тут потери времени не будет. Адрес в Питерсхем очень прост: <...>.

Стало быть, это кончено. Жду. Передайте Г. В., что он тоже в долгу и что мы не поверим в его трудоспособность и кредитоспособность до тех пор, пока не вложим персты в его «раны» — т. е. в рукопись. Стих Ваш — последний — про Наташу — вышел вчера из печати [440]и направляется к Вам в Бо сежур. Тем самым стихи «закруглились». Пока что, чтобы не задерживать письмо, — кончаю, тороплюсь. В Питерсхем О<���льга> А<���ндреевна> будет думать, как Вас отряпить. А уж ежели будет думать... то отряпит... так думаю. Передайте Жоржу, что граф был очень рад услышать, что его вещи подошли и сказал, что он будет стараться. Серого в яблоках, говорит, вышлет на днях. Я хочу думать, что он не врет. Хотя графья страшные брехуны. - «А скажите, пожалуйста, кто же муж графини? — Графин?»

Кончаю (который раз!), и все никак не могу. Вспомнил, что Г. В. оченно интересуется «фиалкой». Узнал. О, ужас, о позор! Не могу этого написать в письме к Вам — никак — уж оченно ароматно. Но в письме к Г. В. напишу и буду надеяться, что он Вам не расскажет ни при каких обстоятельствах.

Цалую Ваши ручки

Искренно Ваш < Роман Гуль >

Г. В. - сердечный привет!

<16-17 июля 1955>

Beаu-Sejour

Hyeres (Var)

Дорогой Роман Борисович,

Вижу Ваши сердитые глаза. Ну, пожалуйста, не дуйтесь: здесь уже две недели как 40—42 в тени. Не только писать невозможно, но даже дышать. Чтобы, насколько в моих силах смягчить Ваш гнев, посылаю маленький дневник. Сообщите, пожалуйста, до какого срока можно дослать несколько штук стишков, чтобы попало с этими в ближайшую книжку (но так, чтобы иметь корректуру и того и этого). Скажите Ваше откровенное мнение о присланном — Вы, на опыте, знаете, что я им дорожу. Ох, ох, пот течет по морде. Какой чертов климат. Рядом, в Каннах или Ницце, 30, 35 — просто ледники, но мы —- т<���ак> называемая> климатическая станция, все закупорено от ветра горами. Ох, ох. И вероятнее всего до сентября никакого облегчения уже не будет. Даже графский костюм стал тяжел, как зипун. Посылаю, чтобы Вы показали графу при случае его на своих плечах. Костюм, кстати, чудный, как и все прочее. [441]Еще раз благодарю.

Единственное, что я делаю, это обливаюсь холодным душем и ложусь читать уголовный роман. «Литературный Современник» Яковлева [442]слишком тяжелая умственная пища. А Вы читали этот Ноев ковчег? Что скажете? Ульянов-то прав — троглодит так и прет со всех сторон. [443]

И. В. нежно кланяется Вам обоим. Ей очень досадно, что пришлось начисто прервать работу над переводом на русский ее отрывка. Но ей-то работать по такой жаре — уж абсолютно невозможно. Ее здоровье после всех наших мытарств расстроено вконец, и всякое напряжение ей попросту опасно. Когда температура станет более человеческой, она снова возьмется за дело. Съезд, как Вы конечно знаете, лопнул. [444](Но возможно с другой стороны, что опять начнет возрождаться.) А мы очень рассчитывали, что Вы приедете в ноябре на этот съезд, и мы с Вами повеселимся и наговоримся. То, что личного контакта нет, ощущаю как метафизическое свинство. Денег за дневник не посылайте. Подождите, пришлем дополнение, отрывок и т. д. Тогда и пришлете более существенную сумму. Вычтите ледерплякс, а «За верность, за безумье тост» - 27 строк [445]- прибавьте - этот опус, присланный позже, никогда не был оплачиваем, для Вашего уважаемого сведения.

Обратили ли Вы внимание на стишки Адамовича в «Опытах». [446]«Либо снимите крест, либо наденьте трусики» - получается неувязка.

Ну вот. Будьте душкой, напишите мне ответ подлиннее, ведь Вы в деревне. Ваши письма - когда Вы не злитесь - доставляют нам обоим «физическое наслаждение» (не истолкуйте двусмысленно!), и я их - ей-Богу - аккуратно прячу, их жалко было бы потерять.

Ваш Жоржа .

<���Приписка Одоевцевой>

Ради Бога, ради Бога, ради Бога извините. Но я — «Больная рыба на песке. Рот открыт в предсмертной тоске» [447]— от адской жары и от стыда, что не могу переписать написанного. Надеюсь, Вы войдете в мое положение и не лишите меня Вашего высокого расположения. И примите мой скорбный привет.

Ирина Одоевцева.

Собравшись с последними силами, кланяюсь Ольге Андреевне — довольно, больше не могу. Ни гу-гу.