Георгий Иванов - Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов

В четверг к нам приедет Адамович. [1217]Иваск, кажется, тоже собирается к нам, [1218]но нам об этом не писал — Ж<���оржа> бы развлекло.

Жорж обнимает Вас.

Если Жоржу удастся поправиться, то только благодаря Мих. Мих. Теперь его всячески лечат — отказа ни в чем нет.

* Hommage (фр.) — здесь «воздали должное».

15-го сентября 1958

Beau-Sejour

Hyeres. (Var.)

Дорогой Михаил Михайлович,

Спасибо за участие. [1219]

О последних днях Жоржа я еще не могу писать, это было слишком ужасно. Но о Вас он часто и с благодарностью вспоминал.

Он оставил массу стихов. Иногда он мне диктовал три-четыре стихотворения в сутки «Для "Посмертного Дневника"»», как он говорил, «при жизни их печатать нельзя». Но и сейчас, мне кажется, некоторые лучше не печатать — слишком потрясающие. Как это:

Конечно, все его стихи, т. е. те, которые мы с Вами решим возможным напечатать, я отдам Вам для Нов. Журнала.

Это только справедливо, т. к. Вы сделали больше, чем кто-либо, для Жоржа.

Я еще не могу заставить себя разобрать все, что осталось после него. Не только стихи, но и проза. Он последнее время писал свой «Бобок» — об эмиграции. Кроме того, остались главы воспоминаний «Жизнь, которая мне снилась» и всякие другие отрывки, не знаю даже толком что. [1221]

Я Вам потом подробно сообщу.

Как только я смогу, я начну писать о нем книгу — ведь никто его так не знал, как я.

Если Вы захотите, многое из всего этого появится в Нов. Журнале. [1222]

Но за эти стихи, кот<���орые> я Вам шлю, пожалуйста, не посылайте мне гонорара. Это мне слишком больно.

Теперь у меня к Вам просьба. Вернее, это загробная просьба Жоржа. Он взял с меня слово, что я напишу Вам о ней —

Жорж предчувствовал, как мне будет невыносимо без него, как трудно мне будет здесь или в Париже, где все мне напоминает его. Он хотел, чтобы я как можно скорее уехала бы в Америку хотя бы на полгода, чтобы быть в состоянии жить дальше.

Администрация Дома дает мне отпуск хоть на целый год, дорогу мне тоже оплатят. Но затруднения с туристической визой — для неимущих. И вот Жорж придумал, чтобы я Вас попросила прислать мне фиктивное приглашение от университета для чтения ряда лекций о Георгии Иванове и для устройства его литературного наследства. Он хотел мне сам продиктовать письмо к Вам, но я отговорила его, обещав, что сделаю это. Может быть, Вы придумаете что-нибудь более подходящее. Важно только, чтобы мне дали визу и чтобы я, раз этого так хотел Жорж, могла уехать на время в Америку.

Его страшно мучила мысль о моем будущем. Он оставил письмо всем своим читателям обо мне. Но его я не могу сейчас переписать — Вы поймете. [1223]

Пожалуйста, если Вам трудно — ведь Вы так не любите писать, ответьте мне через Вашу секретаршу. Но если можно, не откладывайте очень.

Меня, теперь, когда он умер, переводят под Париж. [1224]Но пишите еще сюда.

Как жаль, что он так и не увидел своей книги. Даже в этой маленькой радости ему было отказано.

Боюсь, что мое письмо Вас расстроит — ведь Вы, я знаю, к нему по-настоящему хорошо относились.

Сердечно Ваша

Ирина Одоевцева

Август 1958 года

Георгий Иванов

17-го сентября 1958

Дорогой Роман Борисович,

Спасибо за книгу! [1227]Теперь, конечно, никакого значения не имеет, что обложка не в две краски.

Но до чего жаль, что она так задержалась. Жорж был уверен, что она вообще не выйдет, что набор разобрали. Он брал с меня слово, что я не получила от Вас письма и не скрыла его.

Он ничем не мог объяснить, что Вы больше двух месяцев не писали ему. Он думал, что Вы не решаетесь заявить, что книги не будет. Я старалась его разубедить, что Вы заняты, что Вам не до нас — вот даже ледерплекс не послали мне — но он не верил — Гуль не такой. Я знаю...

Но теперь поздно об этом жалеть. Я потом напишу Вам обо всем. Это было так ужасно, что я сейчас не могу совсем.

После Жоржа осталось много стихов. Он в последнее время сочинял иногда по три, по четыре для «Посмертного Дневника», как он говорил. «При жизни таких печатать нельзя».

Я записала почти все, он диктовал мне их — сам он писать уже не мог. «Ты подправь и доделай». Но сейчас я ни подправлять, ни доделывать не в состоянии. Это кажется мне кощунственным. Как он сочинил, так пусть и остается. Только печатать пока можно далеко не все.

Я еще не начала разбирать ни его рукописей, ни моих записей его стихов. Они лежат у меня в ящике, и я не решаюсь их тронуть.

Я послала вчера четыре стихотворения М. М. [1228]Он, наверно, перешлет их Вам. В последнем я описалась два раза. Во второй строфе, последняя строчка — Черным дням веду подсчет , [1229]и в последней строфе предпоследняя строка:

Я это вспомнила сегодня ночью, как и вот это стихотворение: