Вильгельм Кейтель - Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938–1945

Кроме разнообразных официальных приемов и торжественной церемонии, посвященной декларации протектората 16-го числа, на которую я был вызван, чтобы представлять вооруженные силы, у Гитлера не было времени для меня, за исключением тех моментов, когда он получал короткие отчеты, присылаемые нашим военным министерством. Большую часть дня я чувствовал себя совершенно ненужным, все говорили о политике, и я из принципа не участвовал в этом.

17 марта с военным эскортом мы поехали в Вену через Брюн. Мы остановились в Брюне, чтобы посмотреть удивительно прекрасное старое здание муниципалитета, которое произвело на меня особенно яркое впечатление своим древним конференц-залом, освещенным канделябрами. В добавление к толпе любопытных туристов несколько тысяч местных немцев высыпали на рыночную площадь и устроили жуткий гомон. Под их восторженные приветствия фюрер устроил смотр германскому почетному караулу, выстроившемуся на площади.

Наша автомобильная поездка закончилась этим вечером в Вене, после проезда через всю Чехословакию; в Вене бурные аплодисменты марта 1938 г. перед отелем «Империал» повторились вновь. Внизу в вестибюле я встретил барона фон Нейрата, которого вызвал фюрер, чтобы назначить на должность протектора Богемии и Моравии; я узнал об этом у самого Нейрата, и у меня возникло ощущение, что он совсем не находит подобное зрелище поучительным.

В Вену прибыла делегация нового правительства независимого словацкого государства, состоящая из президента Тисо, министра внутренних дел Дурчанского и Туки, который одновременно был и министром иностранных дел, и министром обороны. Фюрер решил, что фон Риббентроп будет составлять с ними Договор об охраняемой территории, а я должен буду составлять военные параграфы, на которых он основывается. Риббентроп и я встретили словацкую группу поздним вечером – уже приближалась полночь – в офисе, прикрепленном к резиденции гаулейтера [наместника на оккупированных территориях] Вены. В соответствии с полученными мною от Гитлера инструкциями я обрисовал цели и значимость «охраняемой территории», которая должна была быть оккупирована немецкими войсками, так, как Гитлер сам показал мне на карте: она включала в себя приграничную полосу шириной от двенадцати до пятнадцати миль [15], уходящую на словацкую территорию вдоль чешской границы по обеим сторонам долины р. Ваг, и включала большой военный полигон и новую подземную оружейную фабрику, управлявшуюся бывшим Чехословацким государством.

Мне было нелегко оправдать требования наших вооруженных сил по суверенным военным правам и размещению здесь контингента армии и воздушных сил в глазах этих господ (которые, вероятно, осознавали значение этой приграничной полосы для их собственной национальной обороны), и было нелегко убедить их, что все это делалось для защиты самой Словакии. Тем не менее, я должен был быть готовым натолкнуться на протесты словаков, возникавшие в ходе их многословных и зачастую критических требований, чтобы удовлетворить их, и, хотя их не удалось убедить полностью, я добился их одобрения. Решение вопроса я отношу на счет, в первую очередь, старого Туки, который боготворил фюрера и помог устранить недоверие других двух министров.

В то время как Риббентроп стал составлять этот договор со словаками, я поехал обратно в гостиницу доложить о своих успехах Гитлеру; я сообщил ему, что эти господа чрезвычайно приветствовали бы возможность их приема лично Гитлером; сначала он категорически отказался, сказав, что уже далеко за полночь и, кроме того, он устал. Но поскольку я обещал Тисо и Туке, что я организую им такую аудиенцию, я настоял, чтобы он встретился со словаками хотя бы на десять минут, и он наконец согласился. Риббентроп, конечно, долго не приходил, из-за чего аудиенция в результате состоялась в два часа утра и закончилась через четверть часа, после того как фюрер смог развеять некоторые их последние опасения. Охранная зона была обещана нам, и этой же ночью фон Риббентроп и эти господа подписали договор [16].

День рождения фюрера [20 апреля] в 1939 г. праздновали, как обычно, с большим военным парадом после утреннего приема для высших военных командиров. Парад продолжался более трех часов, – великолепное представление, в котором участвовали все три рода вооруженных сил, а также войска СС. По особой просьбе Гитлера были показаны наши новейшие среднекалиберные установки, тяжелые самоходные орудия, сверхсовременные зенитные орудия, освещенные прожекторами части военно-воздушных сил и так далее, а в это время эскадрильи истребителей и бомбардировщиков с ревом пролетали в вышине в направлении с востока на запад [вдоль Бранденбургского шоссе] со стороны Бранденбургских ворот. Президент Гаха, сопровождаемый рейхспротектором фон Нейратом, был самым почетным гостем фюрера, ему были оказаны все почести как главе государства; был созван весь дипломатический корпус [17].

Мои надежды на передвижку вооруженных сил после решения чешской проблемы для их фундаментальной организационной перестройки, которую им так торжественно и так часто обещали, были обречены остаться несбывшимися. Армия – это не средство для импровизации: формирование офицерского и унтер-офицерского корпуса и их обучение, а также внутреннее укрепление – вот единственные принципы, на которых могла быть построена армия, какая была у нас в 1914 г. Вера Гитлера, что национал-социалистическое учение может быть использовано для компенсации основного недостатка способностей – другими словами, военной проницательности, – доказала свою иллюзорность. Никто не может отрицать, что в фанатичном исступлении можно творить чудеса, но так же, как в 1914 г. в Лангемарке студенческие полки были глупо обречены истекать кровью, элитные войска СС заплатили огромную цену человеческими жизнями с 1943 г., и все без пользы. Что им действительно было нужно, так это полностью укомплектованный офицерский корпус, но он к тому времени уже был принесен в жертву, без надежды на его восстановление.

Уже в апреле 1939 г. я все чаще стал объектом для замечаний Гитлера, что польская проблема настоятельно требует решения: какая трагедия, говорил он, что коварный старый маршал Пилсудский – с которым он мог подписать пакт о ненападении – умер так преждевременно; но то же самое могло произойти и с ним, Гитлером, в любое время. Поэтому ему нужно было как можно скорее постараться принять решение этой невыносимой для будущего Германии ситуации, когда Восточная Пруссия территориально отрезана от остального рейха; он больше не мог откладывать это дело или передать его своему преемнику. Теперь вы видите, добавил Гитлер, как здравая политика зависит от жизни одного человека: теперешние правители Польши были совсем не склонны следовать по установленному маршалом пути, как стало совершенно ясно из разговора с польским министром иностранных дел [полковником] Беком. Бек, сказал Гитлер, возлагает надежды на помощь Англии, несмотря на то что нет ни малейших сомнений, что Британия не имеет экономического интереса в этих всецело внутренних делах Германии, у нее не было и жизненно важного политического интереса. Британия уберет свою протянутую к Польше руку, как только она увидит нашу решимость устранить это последствие диктата Версаля, положение, которое, в конце концов, просто невыносимо. Он не хочет войны с Польшей за Данциг или за коридор, но тот, кто хочет мира, должен готовиться к войне: такова основа любой удачной дипломатии.