Владимир Джунковский - Воспоминания.Том 1

Покончив с визитами, Столыпин с Кривошеиным и со мной в автомобиле проехал в Бронницкий уезд в хуторской поселок Колонец. Старейший из хуторян крестьянин Лощенков и местный староста поднесли Столыпину хлеб-соль с просьбой повергнуть к стопам Государя верноподданнические чувства всех хуторян. Столыпин проявил большой интерес к новым хуторянам, посетил нескольких из них, осматривал их поля, огороды, расспрашивал о причинах, побудивших их перейти на хутора, и т. д. Находившиеся тут же непременные члены землеустроительных комиссий и агрономы давали объяснения, затем были показаны местные плоды и овощи, выросшие уже на новых огородах, и склад сельскохозяйственных машин. Жизнь кипела на хуторах, владельцы коих с большим удовлетворением рассказывали об успехах своих на земле. Столыпин остался крайне доволен всем виденным.

На обратном пути Столыпин, по моей просьбе, посетил крестьянский приют близ Быкова, о котором я писал выше.

В 8 часов вечера в "Эрмитаже" состоялся обед, на который были приглашены Адрианов, Гучков и я; в 10 часов министр отбыл в экстренном поезде вместе с Кривошеиным на Дальний Восток. Посещение Столыпиным хуторов мне доставило большое удовольствие, он с таким доброжелательством отнесся к работам землеустроительных органов, что влил в них еще большую энергию.

1 сентября в Филях, на том самом месте, где в 1812 г. князь М. И. Кутузов, собрав военный совет, решил для спасения Отечества пожертвовать Москвой и произнес знаменитые слова: "Приказываю отступать", состоялась закладка часовни.

Погода была дивная, солнечная. Из храма Христа Спасителя Обществом хоругвеносцев, которым и сооружалась часовня, двинулся крестный ход. Красота была поразительная, когда крестный ход, выйдя из-за Дорогомиловской заставы, стал подыматься к Поклонной горе, и масса хоругвей, украшенных гирляндами живых цветов, на протяжении полуверсты, блестела на солнце. Десятки тысяч народа сопровождали крестный ход. В это время в местной церкви кончалась обедня, которую служил митрополит Владимир. Он же и совершил закладку часовни в присутствии чинов высшей администрации Москвы, представителей города и толп народа.

6 сентября телеграфное известие из Парижа сообщило о кончине нашего посла в Париже А. И. Нелидова. Я его хорошо знал, познакомившись с ним в самый расцвет его дипломатической деятельности, когда он был послом нашим в Константинополе, в последние годы истекшего столетия.

Тогда в петербургских кругах внимательно прислушивались к его голосу, так как он пользовался громадным влиянием в Порте, держал русское знамя очень высоко, чему я как раз был свидетелем, будучи командирован во главе отряда Красного Креста на Греко-турецкую войну 7 в 1897 г. А. И. Нелидов был убежденным сторонником русско-французского сближения, почему его назначение в Париж вызвало живую радость в парижских русофильских кругах. Я лично принял очень близко к сердцу кончину достойного, честнейшего дипломата, вспоминая с благодарностью его отеческое отношение, которое он проявил ко мне в Константинополе, когда я заболел тифом.

На место Нелидова послом в Париж назначен был А. П. Извольский, бывший министром иностранных дел. Я его в то время совсем не знал, познакомившись с ним уже впоследствии, когда в бытность мою товарищем министра внутренних дел пришлось с ним столкнуться по службе — об этой нашей встрече я буду говорить в свое время. Министром иностранных дел на место Извольского назначен был С. Д. Сазонов, весьма порядочный, честный, не глупый, сторонник национальной политики, но склонный к поддержке англо-русского сближения. Впечатления талантливого дипломата он не производил.

20 сентября в Москву заехал П. А. Столыпин, возвращаясь с Дальнего Востока. На Казанский вокзал в ожидании прихода его поезда собрались градоначальник, я, помощник градоначальника, вице-губернатор и другие лица. По приходе поезда Столыпин пригласил градоначальника, меня, Гучкова и Кассо к завтраку к себе в вагон, после чего в автомобиле проехал к великой княгине Елизавете Федоровне и в Александровский институт к своей родственнице начальнице института О. М. Веселкиной.

Около 5 часов дня в генерал-губернаторском доме состоялся прием должностных лиц и нескольких депутаций. Так как в прошлый свой приезд Столыпин не успел принять чинов генерал-губернаторского управления, то теперь все чины, во главе с управлявшим тогда канцелярией С. М. Борденавом, были представлены министру мною, после чего министр обошел весь дом генерал-губернатора, который как раз перед тем был отремонтирован.

В 7 с половиной часов у меня состоялся обед. Были Столыпин и Кривошеин с сопровождавшими их лицами, Адрианов, Самарин, Устинов, Гучков, Рихтер, управлявший моей канцелярией Степанов и дежурный чиновник особых моих поручений.

Столыпин был очень в духе, довольный своей поездкой, подробно осмотрел мой дом, интересуясь моим распределением времени, и очень удивился, увидя телефонный аппарат на ночном столике у кровати. Когда я ему объяснил, что это добавочный телефон от служебного, находящегося внизу в дежурной, и что соединяется он непосредственно со служебным только на ночь, то он нашел это уже чересчур. Я ему объяснил, что нахожу это очень удобным — по ночам зря, по ничтожным поводам, телефонировать не будут, а в важных случаях, по крайней мере, нет проволочки, я сразу непосредственно получаю то или иное известие и могу сразу ответить и сделать то или иное распоряжение.

В 11 часов вечера с экстренным поездом Столыпин уехал в Петербург.

25 сентября ушел Шварц, и на место министра народного просвещения назначен был директор лицея цесаревича Николая Кассо. Я хорошо знал Кассо, так как, будучи попечителем лицея, за незамещением должности генерал-губернатора, мне приходилось иметь с ним дело. Это был умный и очень образованный человек, чрезвычайно скромный. Уроженец Бессарабской губернии, он, по окончании университета, пробыл два года в Берлине, изучая римское право, после чего был назначен доцентом в Дерптский университет, затем переведен был в Харьков на кафедру русского гражданского права, с назначением директором лицея. Это был честнейший и благороднейший человек, прямой, весьма консервативных взглядов и твердого характера, но не упрямый, каким был Шварц, кроме того, это был человек и доброжелательный. В Думе, если можно так выразиться, он пришелся не ко двору, так как держался очень самостоятельно — левые его не поддерживали, так как он был не ихнего лагеря, а правые — так как держался он от них в стороне, не подыгрывался к ним.

25 сентября в Петербурге на аэродроме произошел глубоко трагический случай. В этот день происходили полеты лучших военных пилотов. Среди них первое место занимали капитан Мациевич и поручик Руднев. Мациевич окончил Технологический институт, затем поступил во флот, блестяще окончил Морскую академию, прошел курс воздухоплавания в Париже и вернулся в Петербург со званием пилота. Никто, никогда не летал с такой уверенностью как Мациевич. Всегда очень сдержанный, он был скромным, искусным механиком и великолепным воздухоплавателем; никто с ним сравниться не мог. Но по убеждениям это был социалист-революционер и, по сведениям Департамента полиции, состоял в партии, будучи видным ее членом. В этот день на аэродром приехал Столыпин. Мациевич его встретил и спросил его, улыбаясь и глядя ему прямо в глаза, как описывает это Курлов в своих воспоминаниях, решится ли он совершить с ним полет. Столыпин, хотя и был предупрежден директором Департамента полиции, что Мациевич эсер, но, по свойственному ему характеру идти навстречу опасности, он согласился. Описав одну дугу, Мациевич спросил Столыпина, не желает ли он продолжать полет. "Мне стоило больших трудов, — сказал Столыпин, рассказывая этот эпизод, — остаться спокойным, но я ответил, что больная рука моя не дозволяет дальнейших полетов". Мациевич благополучно спустился.