Вальтер Варлимонт - В ставке Гитлера. Воспоминания немецкого генерала. 1939-1945

Вернемся к вопросу о Гальдере и инструктивных совещаниях. Его положение ухудшалось тем, что он должен был появляться в качестве визитера в ставке, с которой одно целое не составлял. Выступая там, он олицетворял собой высшие традиции германского Генерального штаба – и в знании и оценке обстановки, и в стиле и подходах; тем не менее Гитлер постепенно стал относиться к нему как следователь в полицейском суде. Сопровождавших Гальдера штабных офицеров всегда было немного, и, в соответствии с принятым у военных порядком, они держались в тени, готовые в случае необходимости предоставить более подробную информацию по тем вопросам, которыми они конкретно занимались. Гитлер же появлялся в окружении все большего и большего числа людей из своего домашнего воинства, в которое теперь входил и представитель войск СС; к тому времени они вместе уже годы провели и, кто больше, кто меньше, забыли, что такое «военное поведение». Кейтель был одним из них; он едва мог дождаться какой-то реплики или паузы в гитлеровской речи, чтобы словом или жестом показать, что со всем согласен и не нужно долгих разговоров. Йодль вел себя по-другому; он всегда держал по крайней мере одну руку в кармане брюк и считал, что при обсуждении щекотливых вопросов лучше помалкивать, хотя иногда поддерживал точку зрения Гальдера. Хуже были другие из «также присутствовавших» личностей; по большей части они ни за что не отвечали; тем не менее они, как на каком-нибудь публичном митинге, помогали Гитлеру своими комментариями и восклицаниями, которые, они были уверены, будут восприняты с энтузиазмом.

Однако гитлеровские излияния, должно быть, стали тяжелейшим, физически почти невыносимым бременем, которое Гальдеру – и не только ему – приходилось нести на себе. Конкретные неотложные вопросы и предложения, требовавшие обсуждения, потонули бы в этом непрекращающемся, изобилующем повторениями словесном потоке, когда старое и новое, важное и несущественное сваливалось в одну кучу. Одновременно зачастую шли нудные и многословные телефонные разговоры со старшими фронтовыми командирами; последние, зная о времени проведения инструктивных совещаний, старались поскорее добиться от Гитлера не терпящих отлагательства решений [180]; он и сам звонил им в смутной надежде получить информацию более приятную, чем та, что докладывал Гальдер. Часто министрам и другим штатским специалистам, обычно из управления по перевозкам, приказывали немедленно явиться на совещание, чтобы задать им вопросы, отчитать их или пригрозить кому-то. Несомненно, идея Гитлера состояла в том, чтобы продемонстрировать единство руководства. Каждый день на это уходили часы и часы – пустая трата времени и энергии для тех участников, у которых имелись другие обязанности.

Но самым тяжелым бременем для Гальдера наверняка было то, что его насильно заставляли содействовать тем методам командования, которые Гитлер, отбросив всякое стеснение, начал теперь применять. С середины декабря он установил для всего Восточного театра войны тот же самый главный и единственный закон, который он навязал группе армий «Юг», когда та оставила Ростов: фронт должен оставаться там, где оказался, – ни шагу назад. Еще нагляднее это выражалось лозунгом: «Каждый солдат защищается там, где стоит» [181].

Ни тогда, ни сейчас нельзя отрицать, что в существовавшей обстановке подобный приказ был бы и правильным, и действительно необходимым, если бы он вышел в виде генеральной директивы; он выступал контрастом заявлению Браухича, что ему не найти выхода из создавшегося положения. Правда и то, что поскольку этот приказ был подписан Гитлером, то его в обязательном порядке довели до каждого солдата, и во многих случаях он заставил их выложиться до последнего, кого из страха, кого в порыве энтузиазма. Но не приходится сомневаться в том, что чрезмерно настойчивое утверждение этого принципа, которого Гитлер придерживался вопреки здравому смыслу, привело к огромным потерям, что не могло принести выгоду ни при каких обстоятельствах. Практически ежедневно начальник Генерального штаба сухопутных войск упорно высказывал возражения против жесткости этого приказа, столь несовместимого с опытом высшего командования; однако, по его собственному признанию, постепенно он опустился до положения всего лишь «представителя гитлеровской военной канцелярии по Восточному театру боевых действий». Так что в конце концов ему пришлось пройти тот же путь, который генерал Йодль и его «рабочий штаб» выбрали по своей собственной воле, – путь, ведущий к презрению со стороны армии. Более того, гитлеровский метод командования лишил опытных фронтовых генералов свободы в применении законов оперативного искусства, что является необходимым условием в любой тактической обстановке. То и дело Гитлер повторял тогда на инструктивных совещаниях: «Генералы обязаны подчиняться приказам точно так же, как любой отдельно взятый солдат. Командую я, и каждый должен повиноваться мне беспрекословно. Я несу ответственность! Я, и больше никто! Я буду с корнем вырывать любое иное представление».

Параллельно с этим Гитлер начал новую политику назначений, явно направленную против ОКХ. 18 декабря «из-за состояния здоровья» фельдмаршала фон Бока его сменил на посту командующего группой армий «Центр» фельдмаршал фон Клюге. Несколько дней спустя, 22 декабря, после разговора Гудериана с Гитлером, в ходе которого Гудериан попытался разъяснить, каковы могут быть последствия приказа о позиционной обороне, от командования освободили даже его и не восстановили в должности до конца войны. Следующие шаги в этом плане были близки к разнузданной тирании и сопровождались всякого рода унижением; например, генерал-полковника Хеппнера, командующего 4-й танковой армией, уволили из вермахта за «неподчинение и трусость»; генерала Форстера в итоге «сместили» с командования VI армейским корпусом; раньше он инспектировал саперные войска и фортификационные сооружения и оказался в немилости у Гитлера со времен споров относительно создания линии Зигфрида в 1938 году. 29 декабря Гальдер комментирует в своем дневнике странности, сопутствовавшие увольнению Форстера: «Драматические переговоры по телефону между ставкой фюрера и Рихтгофеном, который, несмотря на то что является генералом ВВС, должен после увольнения Форстера временно принять на себя командование корпусом». 15 января 1942 года Гальдер бесстрастно отмечает: «Фон Лееб попросил об отставке. Штраус дошел до предела. У фон Рейхенау инфаркт».

Лееб и Гудериан были не единственными генералами, которые, вместо того чтобы принимать у себя в штаб-квартире фон Браухича, теперь сами должны были часто летать в ставку, расположенную в далекой Восточной Пруссии, и целыми днями вести там споры с Гитлером о том, как привести в соответствие приказ о позиционной обороне с реальным положением дел на фронте [182]. Однако их усилия оставались бесплодными, тем более что с конца 1942 года фронт снова начал укрепляться сам собой. Получилось, что замысел Гитлера оказался правильным; к сожалению, он сделал из этого ужасный вывод, заключавшийся в том, что его принцип позиционной обороны будет правильным всегда и при любых обстоятельствах, и он применял его всю оставшуюся войну. Пропагандистским ходом стала теперь фраза Геббельса: «Только фюрер спас Восточный фронт этой зимой». 29 апреля 1942 года Чиано записывает в своем дневнике: «Риббентроп с особым рвением проигрывает свою обычную пластинку… что русский лед побежден гением Гитлера. Вот чем меня кормят».