Фридо Зенгер - Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945

Подобно многим другим приказам Гитлера, этот, вне всякого сомнения, нарушал международный закон. Всегда и везде были солдаты в форме, которые совершали диверсионные акты в тылу врага. Такие акты составляют часть боевых действий и не являются нарушением закона. Командующий армией, вызванный на суд в качестве свидетеля, отрицал, что отдал подобный приказ. Важным свидетелем защиты мог бы быть начальник штаба Достлера, он мог прояснить, поступал ли приказ от высшего начальства, то есть из группы армий или из армии. Но, что довольно странно, начальника штаба не нашли, хотя, как выяснилось позднее, он все еще находился в большом лагере для военнопленных в Римини.

Только однажды во время суда мне удалось заставить обвинителя промолчать, к большому удовлетворению обвиняемого. Это произошло, когда я заметил, что один командир батальона союзников в Северной Африке вопреки закону приказал, как утверждают, диверсионной группе убивать любого, кто попадет к ним в руки. Для такого приказа была вполне обоснованная причина: диверсионное подразделение всегда должно действовать скрытно и потому не может обременять себя пленными. Я и подумал, что, вполне возможно, приказ Гитлера появился в качестве ответной меры за этот инцидент, допускаемой международным правом, и что обвиняемый генерал мог прийти к такому же выводу, не зная всех обстоятельств дела.

Но у обвинителя нашлось в рукаве мантии несколько козырных карт, усугубивших положение Достлера. Офицеры абвера, проводившие допрос тех пленных, обратились непосредственно к командующему группой армий с просьбой отложить казнь, чтобы продолжить допрос. Другими словами, их расстрел противоречил интересам самих немцев. Они хотели выяснить, собирается ли противник осуществить новую высадку десанта в их тылу или нет. Показания пленных могли оказаться чрезвычайно важными.

Далее было установлено, что перед расстрелом прибыла делегация из СД, чтобы забрать этих пленных, но Достлер якобы отказался им подчиниться. Не надеялся ли он еще их спасти? Как только они попали бы в руки гестапо, это уже было бы исключено. В конце обвинитель сказал, что группа армий на несколько часов опоздала со своим приказом отложить расстрел.

Представитель защиты от имени Достлера высказал протест, заявив, что тот всегда был безупречным офицером и обязан был подчиняться приказам, и это касается всех офицеров, независимо от того, в какой армии они служат – Гитлера или Соединенных Штатов Америки.

Я навсегда запомню последние слова представителя защиты: «В законодательстве Соединенных Штатов нет статьи, по которой можно признать виновным этого офицера. Если, тем не менее, вы сделаете это, то лучше бы мы не выигрывали эту войну».

Суд завершился 12 октября 1945 года, приговорив Достлера к расстрелу. Нас с ним не подпускали друг к другу. Через некоторое время меня доставили в одних наручниках с симпатичным молодым офицером в лагерь, где содержался Достлер. Но сначала подвергли личному досмотру, граничащему с издевательством. Потом проводили в камеру к Достлеру, которую он делил с одним католическим священником. Выглядел он как обычно, был бодр и спокоен, объяснил, что хотел просто поблагодарить меня за дружбу и добрую услугу и попрощаться, так как на следующее утро его должны были расстрелять. Не в силах говорить, я постоял немного, глядя в улыбчивые глаза своего товарища, с которым мы подружились при столь тяжелых обстоятельствах.

Из своего помещения Достлер мог наблюдать, как готовилась расстрельная команда. Перед казнью он отказался завязывать глаза и умер с такими словами на устах: «Душу свою отдаю в руки Господа, жизнь – за отечество».

Вместе с командующим армией, в которой служил Достлер, меня вернули в лагерь под Аверсой, где мы провели несколько недель, пока нас, как всегда неожиданно, не отправили в лагерь под Афраголой близ Неаполя.

Там жизнь началась с шока. В первый же вечер нас поместили в особую палатку, где находились еще один или два человека из парашютно-стрелковой дивизии. Молодой немецкий офицер предложил мне место на столе, чтобы не спать на голой земле. На следующий день моя просьба увидеться с комендантом лагеря была немедленно удовлетворена. Я пожаловался, что с нами обращаются как с обычными офицерами, преступившими закон, и напомнил, что на суде в Риме мы проходили только как свидетели. Комендант пообещал немедленно разобраться, и спустя несколько часов нас перевели в нормальный офицерский лагерь. Каждый получил отдельную палатку, но в этом были свои недостатки, так как сильно похолодало. В ясные дни мы могли греться на солнце, но по ночам дрожали от холода. В дождливую погоду ночи были теплее, дни темнее. И все-таки меня устраивало, что я живу один. В этом лагере было очень мало старших офицеров. Странно, но старшим по лагерю назначили единственного офицера из СС. Он был вежлив и корректен, как и полагалось офицерам СС. В таких вещах они были очень щепетильны, так как считали себя элитой вермахта.

Недели текли медленно, и я уже начал думать, что они превратятся в годы. Мы еще не осознавали, как нам повезло, что попали в плен к западным союзникам; многие наши несчастные товарищи просидели в советском плену по двенадцать лет. Интеллектуальные занятия в нашем лагере полностью отсутствовали. Я начал томиться одиночеством и потому вступил в стадию, которая для военнопленных в России, должно быть, была гораздо более мучительной. В этом лагере я пробыл в общей сложности три месяца, заболел энтеритом и лежал в лагерном лазарете. По ночам, когда я спал на матрасе, а не на лагерной койке, боль почти исчезала. Каждый день меня навещал английский сержант, видимо по приказу коменданта, очень добрый и симпатичный.

Однажды за мной зашел дежурный и отвел меня к воротам лагеря. До этого у нас не было ни контактов с внешним миром, ни почтовой связи, так что я чрезвычайно обрадовался, оказавшись вдруг лицом к лицу с моими добрыми друзьями. У ворот стояли епископ из Вероли и мой приятель – маркиз Кампанари с дочерью. Они принесли мне пирожки, подарок от монахинь бенедиктинского монастыря в Вероли.

Все изменилось в феврале 1946 года. Двух моих бывших командующих армией, фон Фитингофа и Лемельсена, перевели из большого офицерского лагеря в Римини в Афраголу. Проведя с нами ночь, они отметили, насколько примитивны наши условия по сравнению с Римини. На следующий день рано утром нас пригласили в личную квартиру коменданта. Он не разрешил нам сесть, но и сам оставался стоять в течение двух часов, пока самолет, выделенный для нашей транспортировки, не был готов к вылету. Вел он себя весьма корректно. Наконец мы погрузились в «юнкерс» и расселись на скамьях лицом друг к другу. Я был счастлив снова оказаться вместе со своими старыми товарищами, но разговор постепенно увял, и мы погрузились в печальные мысли о будущем.