Фридо Зенгер - Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945

Война требует жестокости. Я мог простить многие неудачи по причине страшного холода, но не был готов согласиться с тем, что выполняющая сложную задачу дивизия должна страдать от каких-то упущений своих начальников. Строгие меры, которые мне приходилось принимать против отдельных недостатков, и растущее число убитых, раненых и попавших в плен ложились тяжелой ношей на мои плечи. Еще больше беспокоили другие проблемы. Как-то раз меня разбудили среди ночи, чтобы подтвердить получение «важного приказа» Гитлера, содержание которого сводилось к тому, что он оправдает любого офицера, не останавливающегося в борьбе с партизанами перед убийством женщин и детей. Гитлер объяснял, что этот приказ вызван приговором военно-полевого суда одному офицеру, который он не утвердил по причине излишней мягкости.

Подобные приказы раздражали больше всего и отягощали совесть. В таких случаях я обычно проводил краткое совещание – на этот раз со своим начальником оперативного отдела, – заканчивая указанием, чтобы приказ не распространяли в войсках. Однако на душе все равно было неспокойно, приказ неизбежно объявляли по армии. Борьба с партизанами всегда была жестокой, поскольку их действия считались незаконными и коварными. Зачастую они полностью контролировали целые города и деревни, где терроризировали население, заставляя оказывать им помощь. Поэтому всегда находились вроде бы смягчающие обстоятельства для крайних мер, принимаемых против них нашими войсками, включая убийство женщин и детей, о чем говорилось в приказе Гитлера.

В этом вопросе мне оставалось только уповать на то, что от меня никогда не потребуют устраивать подобные вещи силами находящихся под моим командованием войск. И надежда на это сохранялась до тех пор, пока южная часть нашего Восточного фронта сталкивалась со значительно меньшей активностью партизан, нежели центральная его часть.

Иногда я останавливался на квартире в каком-нибудь удаленном от главной магистрали месте. Приказав доставить темно-зеленый ящик со служебным радиоприемником, я наслаждался несколькими часами полного покоя. Это были незабываемые часы, когда из какой-нибудь страны, находящейся далеко от фронта, приемник ловил творения выдающихся немецких композиторов. Я размышлял над тем, что с возрастом все больше привлекают старые мастера немецкой музыки. А программ, соответствующих моему вкусу, передавали, казалось, больше, чем прежде, поэтому я без особого труда отыскивал то, что мне нравилось.

Если случайно удавалось поймать «Бранденбургский концерт», или «Кантату» Баха, или «Мессию» Генделя, радость моя сопровождалась глубокими эмоциями. Сначала я просто наслаждался музыкальными интонациями и ритмами с нарастанием каденций. Потом меня охватывало чувство боли за бессмысленные жертвы войны. Мыслями я возвращался к моей семье, живущей одиноко в нашем доме, переживающей, возможно, большие тяготы, чем испытывал я, будучи офицером действующей армии. Встречу ли я когда-нибудь снова моего сына, стоявшего лицом к лицу с врагом где-то на этом же фронте, или, как многие другие, он уже улетел обратно в сталинградский «мешок», чтобы закончить свои дни в боли и страданиях?

Затем последние триумфальные аккорды возрождали во мне ощущение огромного счастья, уверенности и надежды. Возвратит ли меня наше быстрое и неизбежное отступление в родную страну? Исчезнут ли ужасы национал-социализма, и смогут ли немцы, пусть потерпевшие поражение, восстановить нормальные отношения с другими народами? Глубокий мир воцарялся в моей душе и наполнял меня радостью. Таинственные волны в эфире рождали во мне на время более радужный взгляд на человечество.

Период с 8 января и до конца этого месяца завершился одним безумным сражением с целью выиграть время для вывода нашей армии с Кавказа. Расстояния казались бесконечными. Наши силы были слишком слабы, чтобы заполнить это пространство. Моей дивизии с трудом удавалось перекрывать свою собственную оперативную зону.

Классическая военная наука опять-таки требует здесь никогда не оставаться без резервов, конечно до тех пор, пока не приходится бросать их в бой, чтобы облегчить натиск на оборонительный рубеж путем фланговой или фронтальной атаки. Воевать подобным образом стало возможно только благодаря тому, что противник тоже был ослаблен из-за обширности территории и неспособности создать какие-либо мощные ударные группировки. И все-таки в течение всего этого периода он стремился отрезать 4-ю танковую армию посредством удара с севера на Ростов.

Теперь русские не атаковали мою дивизию и не несли тяжелые потери, как они делали это 8 января. Но если бы мы атаковали их, они бросили бы в бой целые батальоны. Как правило, они могли продвигаться вперед всякий раз, когда не встречали сопротивления, в результате чего наш фронт – ныне чисто номинальный – противник постоянно обходил с флангов.

Батальонам часто приходилось вести бои в окружении без поддержки танков, со слабой артиллерией и неравными силами. Другая дивизия нашего корпуса быстро таяла и была уже не в силах вести тяжелые бои. Поэтому мою 17-ю танковую дивизию пришлось бросить в бой сначала на юго-западе, а затем на севере, чтобы предотвратить окружение всего корпуса.

Пока дивизия все еще располагала двумя легкими и двумя тяжелыми батареями, правильнее всего было придать по одной легкой батарее каждому танковому полку для усиления их батальонов, а обе тяжелые оставить в распоряжении дивизионного командования. Боевые группы находились иногда так далеко друг от друга, что приходилось выделять и тяжелые батареи для временного непосредственного взаимодействия с конкретным командиром боевой группы. Следовательно, артиллерийские позиции примыкали к пехотным, чтобы обеспечить эффективную связь и противотанковую оборону. Кроме того, на линию фронта направлялись группы противовоздушной обороны, чтобы действовать там совместно с боевыми группами в наземном бою. Таким образом, командиры боевых групп обладали высокой степенью независимости в использовании своей пехоты, приданной им артиллерии и подразделений ПВО. Командование дивизии стремилось поддерживать управление ходом боя путем создания резервов независимо от войск на передовой, осуществляя быструю перегруппировку имеющихся сил и прямое управление танковыми группами.

Мы по возможности избегали придавать танки и штурмовые орудия боевым группам. Средние и легкие противотанковые орудия были слишком малого калибра, чтобы действовать эффективно против танков. Тяжелые противотанковые орудия пришлось списать со счетов, потому что все их боеприпасы оказались непригодными. Только самоходные орудия оставались эффективными против танков, и их распределяли обычно между боевыми группами. Если такое орудие выходило из строя или уничтожалось, на его место приходилось посылать в бой танк. Но в основном танки, как и прежде, находились вместе в распоряжении командования дивизии. Этого принципа придерживались настолько твердо, что пехота, подвергаясь атакам танков противника, зачастую оказывалась без средств противотанковой обороны, в то время как немецкие танки оставались сосредоточенными в полной готовности к ударам в нужном месте и на нужном направлении.