Жан Маре - Жизнь актера

— Это, конечно, моя вина. Когда я познакомился с твоей матерью, я находился под влиянием студенческой среды, в которой прожил много лет. Мы считали, что, отрицая существование Бога, возвышаем себя. Наверное, я повлиял на нее.

В его взгляде я прочел что-то похожее на сожаление. Мне нравится этот человек, который не осуждает мою мать, а, наоборот, берет вину на себя.

— Ты не стыдишься меня, моей жизни, того, что я актер?

— Есть большие актеры и маленькие.

— Есть такие, которым повезло больше, чем другим, но образ мышления у нас один.

Отец взволнован и удивлен.

— У меня собрано все, что когда-либо писали о тебе — статьи, книги. И все, что говорил и писал ты. Я знаю, как ты жил, с кем, что ты играл. Ты не похож на других, потому что создан для того, чтобы вызывать к себе любовь. Я не видел тебя ни в театре, ни в кино. Раньше для меня было бы невыносимо видеть тебя на сцене или на экране. Думаю, что теперь я смог бы.

Неужели я сын этого человека? Иногда я задавал себе этот вопрос. Я похож на него даже жестами. Я узнаю себя в нем, в его поступках. В шестьдесят лет он научился управлять самолетом. Он пишет. Как и у меня, у него нет практической жилки.

— Жизнь глупо устроена, — говорю я, — ты живешь один, мама тоже сама по себе, она несчастлива.

Он удивлен.

— Она в Париже. Твоя мать была всегда весела, красива, умна, настоящая парижанка. Она не могла жить здесь. Ей нужен был Париж, поэтому она и уехала.

Я несколько раз ездил в Шербур. Как-то вечером я вернулся от отца и застал в своей гримерной Розали. Обычно я прихожу в театр по крайней мере за час до поднятия занавеса. Поэтому она удивилась, что я пришел так поздно.

— Я приехал из Шербура.

— Из Шербура?

— Да, отец очень болен. Он в больнице. Ему осталось жить несколько дней. Если ты хочешь, чтобы я восхищался тобой и уважал тебя, поедем со мной. Его самое большое желание — увидеть тебя.

— Мне не нужно ни твое восхищение, ни твое уважение, но я поеду.

На следующий день мы вместе поехали в Шербур. Я устал, но мать не давала мне отдохнуть. Всю дорогу она рассказывала об отце. Без нежности, почти с ненавистью. Конечно, она это делала для того, чтобы разрушить хорошее впечатление, которое он на меня произвел.

В палату я вошел один, чтобы предупредить отца и подготовить его к встрече с матерью. Палата размером, наверное, двадцать пять квадратных метров. Но, чтобы преодолеть пять метров, отделяющие кровать от двери, матери понадобилось двадцать минут! Как при замедленной съемке, приближалась она к умирающему отцу, простирающему к ней навстречу руки. Дойдя до кровати, она так же медленно наклонилась над ним. Отец бросил взгляд на ее руку, носит ли она еще его обручальное кольцо. Да, кольцо было, она его носит. Она наклонилась так низко, будто собиралась поцеловать отца. Но в нескольких сантиметрах от его лица остановилась и, не отрываясь, смотрела на него. У меня мелькнула ужасная мысль: она надеялась, что он умрет у нее на глазах. Они не виделись сорок лет. Наконец она спросила:

— Ты находишь, что я изменилась?

Несмотря на драматизм ситуации, я с трудом сдержал улыбку. Отец говорил как умирающий, с придыханием. Мать плохо понимала его, я сам с трудом догадывался, что он хотел сказать. Тогда я повторил все, что отец рассказывал мне о ней раньше. Он был счастлив.

На следующий день он умер. Из моей семьи на похоронах присутствовал только я. Там я познакомился с близкими друзьями отца: доктором Эрве и отцом Альбериком. Я обещал навестить их.

От вокзала Сен-Лазар до театра «Амбассадёр» я шел пешком. Это недалеко. Вдруг слышу, как какой-то человек сказал своей спутнице:

— Посмотри на Жана Маре. Мог бы по крайней мере улыбнуться!

Поскольку я очень мало общался с отцом, у меня не было причины особо горевать, но не было причины и улыбаться. Удивительно, как люди забывают, что актер такой же человек, как и все, что у него могут быть свои заботы, неприятности, огорчения. Так мне и надо: не нужно было безумно любить эту профессию!

Неделю спустя от рака легких умер Анри. В тот день я играл в «Пете и Волке» на благотворительном вечере. Я не мог отказаться. Один критик написал: «Жан Маре был недостаточно жизнерадостен».

Брат как-то признался: «Мне нужно было серьезно заболеть, чтобы узнать, какой ты есть на самом деле». Действительно, Розали старалась нас поссорить, чтобы безраздельно владеть каждым. Для этого она или придумывала, что один сказал про другого, или искажала смысл наших слов. Я всегда помогал брату. И когда он хотел как-то выразить свою признательность, Розали стремилась этому помешать, представляя мою помощь как унизительное подаяние.

Накануне смерти Анри было очень плохо. А Розали утомляла его своими советами и упреками. Не выдержав больше, он попросил дать ему отдохнуть.

Она ушла в ярости. Я догнал ее.

— Сейчас не время обижаться и оставлять его одного, — сказал я. Я предвидел, что Анри не переживет этой ночи, но не мог прямо сказать ей об этом.

— Нет, — ответила она, — раз Анри не желает меня видеть, я ухожу.

Я не смог ей помешать.

Ночью Анри умер. Я позвонил Розали и попросил ее приехать, сказав, что Анри очень плохо. Она приехала. Я ждал ее у двери. В конце длинной аллеи она остановилась с моей костюмершей Жанной, жившей в домике привратника. Я думал, что Жанна скажет ей о смерти Анри. Поэтому встретил ее так, как если бы она была в курсе случившегося. Но нет, Розали сначала ни о чем не догадалась. Потом вдруг разом осознала все и стала проклинать Бога, как если бы он стоял перед ней. Но ведь, чтобы проклинать Бога, нужно в него верить!

Примерно через месяц со мной захотел встретиться один журналист. Зачем? Я не снимаюсь, значит, это по какому-то вопросу частного характера. Может быть, его интересует целиком сфабрикованная сплетня о том, что я якобы сделал ребенка какой-то бретонской девушке.

Я знал этого журналиста, он славный парень, работал в редакции «Франс-Диманш».

— Я твой двоюродный брат, — заявил он при встрече.

— Мой двоюродный брат?

— Да. Твоим настоящим отцом был мой дядя Эжен Удай.

Эжен Удай, мой крестный, мой ненастоящий дядя. Этот человек может знать это имя, только если ему действительно что-то известно.

— Но это невозможно! Я недавно видел своего отца, я на него похож. Я узнал себя в нем.

— Но Мадлен Удай, которая на пятнадцать лет старше тебя, тоже на тебя похожа. Много лет назад она слышала, как Эжен Удай радостно рассказывал о рождении сына, тебя. К тому же Эжен Удай обожал твою мать, твоя мать тоже его обожала. Он хотел развестись и жениться на твоей матери. Чтобы встретиться с ним в Салониках во время войны, куда француженка не имела права приезжать, она отправилась туда с партией проституток. Эжен Удай работал в Министерстве внутренних дел. От сотрудников этого министерства требовалась безупречность во всем, особенно в частной жизни. Руководство грозилось арестовать твою мать как шпионку и уволить его самого, если он пойдет на развод. Твоя мать не хотела портить карьеру своему возлюбленному и оставила его.