Григорий Зинченко - Побег из Бухенвальда

Отец печально произнес:

— Сегодня у нас прощальный день с Гришей, а завтра увезут его в Германию, другого пути нет, придется расстаться. Сказали приготовить торбу на неделю. Мать, дорога далекая, готовь не меньше как на две.

— Вася, я не отпущу его, это же конец, как ты не понимаешь? Отвези его в лес.

— Куда?

— Ты что не знаешь?

— Поздно, деревня окружена.

Мать горько зарыдала. За ней стали плакать мои сестры и братья, не удержался и отец. Один я не знал, что мне делать — плакать или нет. И страшно, но в то же время в душе какое-то любопытство. Куда угодно пусть везут, только не в кочегарку, хотелось свет повидать. Я думал, поработаю в Германии, соберу денег и вернусь домой. А вдруг не вернусь? Не хотелось расставаться с деревней, друзьями, со своей погонщицей. Неожиданно вспомнился сон, который приснился, когда я был кочегаром. Первый сон исполнился уже давно, а сейчас, похоже, начал дополняться второй. Но сон не предвещал ничего хорошего. Меня тащили на веревке, я бился головой об мостовую. Нет, сон тот был плохой.

— Ну что, сынок, пойди попрощайся со всеми. К родственникам зайди и с друзьями побудь в последний раз.

Пошел я прощаться, всех родственников обошел.

Куда ни приду, все плачут, как будто хоронят. Потом пошел в центр села, где собралась молодежь. Стали петь песни грустные, танцевать не хотелось. Решили пройтись по деревне. Не раз я видел, как провожали парней в армию, там были пожелания и советы. Но эти проводы сильно отличались от тех — мы прощались. Никто этого не говорил вслух, но каждый понимал, что прощается, возможно, навсегда. И еще одно существенное различие было в этих проводах: провожали не только ребят, но и девушек. И это было самое ужасное, ведь многие из них ни разу не выезжали из деревни. Обнимались, целовали друг друга и плакали. Слез не стыдились. Подошла и ко мне моя погонщица. Обнявшись долго плакали, она одно твердила: «Не отпущу». Уже занималась заря нового дня, но никто не расходился. Дома никто не спал в эту ночь.

Мать пекла хлеб и жарила кур. Прилег немного отдохнуть, но уснуть не мог. Видел, как мать заливалась слезами, и сам не мог удержаться от слез. Чувствовал ли я тогда, что я ее больше не увижу? Не знаю. Около восьми часов утра отец стал запрягать подводу.

— Ну, сынок, готовься в дорогу. Друзей себе ищи надежных, хороший друг в беде не оставит. Будет трудно, но ты крепись. Тут зашла во двор погонщица.

— Я к тете Саше.

Мы зашли в дом, и она на стол положила сверток.

— Это сало для Гриши в дорогу, мама передала. А когда будут провожать?

— В девять, всем селом на станцию поедем.

В девять часов мы выехали. Впереди ехали сельские полицаи, староста села и солдаты. Заключающими колонны были три немецких солдата с автоматами на плече. Казалось, будто все село арестовали. В деревне никого не осталось, только собак с цепей спустили. Я шел с отцом и матерью, сзади мои родственники. Мои двоюродные брат и сестра тоже попали в этот набор.

Отец мой всю дорогу шел и давал мне советы, а мама тихо плакала.

— Сынок, береги себя, зря не рискуй, ведь никто не знает, куда вас везут. Ну, а если будет трудно и жизнь будет в опасности, то советую, бросай все и беги, только бегством спасешь себе жизнь. Живи надеждой, смотри, не один ты оставил близких. Не забывай нам писать письма. Много не пиши и плохого тоже, письма, возможно, будут проверять и могут выбросить, если им чтото не понравится. Напиши, где живешь и как, а когда встретимся, тогда все расскажешь.

— Папа, я читал когда-то о том, как Ленин за границей жил. Он писал много секретных писем. Их проверяла царская цензура, но никогда не могла прочесть, что там написано. Он писал чернилами, а между строчками молоком. Молоко когда высыхает, то не остается и следа от него. Но его друзья знали, что нужно делать, они проглаживали письмо горячим утюгом и тогда проявлялись буквы. Я уже пробовал и очень хорошо получается. Я буду тоже так писать, а вы уже знайте, что нужно делать с моим письмом.

— Смотри, Гриша, зря не рискуй, а то ты начитался всяких книжек, а в жизни оно все по-другому бывает.

— Не переживай, папа, все будет хорошо.

— Дал бы Бог.

Так, разговаривая, мы пришли на станцию, где нас ожидал товарный эшелон. Некоторые вагоны уже были заняты. Двери были закрыты, но верхние люки открыты и по ним можно было определить, в каких вагонах едут девушки, а в каких парни. Нам открыли два вагона. На полу лежала солома — наша перина. Полиция окружила платформу и приказала лезть в вагоны. Что тут началось, кажется, только сейчас поняли, какая ужасная участь ждет нас. Прощание. Тут подошла и моя погонщица. Мы обнялись, поцеловались, всплакнули и на прощание она подарила мне платочек. Потом отец и мать стали прощаться. О, это совсем не то прощание, когда нас провожали в город на работу, как хотелось запомнить навсегда родные черты.

— Прощай, сыночек, может, это последний раз мы видимся с тобой. Будем надеяться на лучшее, до встречи.

Это были последние прощальные слова — больше я их не видел. Матерей невозможно было оторвать от детей. Полицаи стали отгонять родных, бить прикладами, но невозможно было что-то сделать. Состав стал медленно трогаться, вся толпа рванулась следом. Долго бежали, потом постепенно стали отставать. Потом остановились и нам было видно издалека, как все стояли с поднятыми руками, будто в последней надежде обращаясь к небу, моля о помощи.

В вагоне было очень жарко. В углу стоял бачок с водой, один парень стал предупреждать:

«Воду пейте понемножку и ни капли чтоб не разлили на пол, продукты расходуйте экономно, вдруг ехать будем долго». Так этот парень и стал старшим по вагону.

Девчата с нашего села ехали в соседнем вагоне. Стало очень душно и кое-кто начал пробираться к люку, но другие стали возмущаться, что совсем нет воздуха.

Постепенно все замолчали. Хотелось осмыслить происшедшее. Ведь последние сутки прожили как во сне.

Уже под вечер поезд остановился в поле. С одной стороны открыли двери, от вагонов далеко отходить запретили. Это было наше первое испытание — ведь не животные же мы. Хотя бы на какой — нибудь станции остановились, где был бы туалет. Но нам объяснили, что на станциях остановок не будет, чтоб не разбежались.

Иногда делали остановки на полчаса, проветривали вагоны. Очень долго везли до Бреста. У некоторых, в основном у ребят, продукты были на исходе. Я старался экономить и сало кушал понемногу. В Бресте застряли надолго, говорили, что наши железные дороги не совпадают с Германскими и нас пересадят в другие вагоны. Старались держаться своих знакомых. Я находился со своими, а двоюродная сестра Катя все мне говорила, чтоб с продуктами обходился экономно и далеко не уходил. В пути мы уже находились десять дней и за это время нас ни разу не покормили. Как-то засмотрелся на цыганскую свадьбу. Я никогда не видел цыган и с любопытством наблюдал, как они танцуют. Проголодался и решил покушать, да не тут то было — сумки моей с продуктами уже не было. На следующий день сижу голодный и это заметила Катя.