Валерий Перевозчиков - Ну здравствуй, это я!

Объяснила, почему отдает письма?

Очень лаконично: «Для детей моих это — чужое, я не вечна. Значит, должны быть там, где их поймут и сберегут». Но при расставании стало невыносимо тяжело.

Может быть, ей послужит утешением признательность, которую вызвал в Москве этот мужественный поступок.

Возникла и техническая проблема: как переправить огромную сумку, мы в нее утрамбовали содержимое всех трех сундучков. Марина пообещала снарядить в Россию сына, я ждать не хотела и взялась увезти сама. Она согласилась не без опасений. Да и я прекрасно понимала, что сдавать сумку в багаж ни в коем случае нельзя, везла с собой как ручную кладь. Ехала в аэропорт — дрожала, летела — дрожала. Тут еще погода перед отлетом разбушевалась, налетел ураган, наш самолет поднялся в воздух последним. Ночью по телефону успокаивала Марину: сумка — вот она, стоит у меня в спальне, рядом с кроватью.

С фондом кто-то уже работает?

Первичной обработкой занята руководитель Центра комплектования Лариса Бабаева — даты, адреса, от кого, кому. Кроме нее, никто еще не читал писем. Потом они уйдут в отдел научного описания, там выверят хронологию, имена, сделают ссылки, комментарий. И напишут на описи и экране компьютера: «Фонд закрыт». Марина поставила условие: при ее жизни он открыт не будет. А ведь архив — хранитель и исполнитель воли наследника».

И первый комментарий Никиты Высоцкого, директора музея В.Высоцкого: «По поводу переписки. Недавно представители Марины передали часть ее писем к отцу в РГАЛИ с распоряжением: пока она жива, не публиковать. Поэтому думаю, что в ближайшее время это не будет опубликовано, и не знаю, стоит ли, и хорошо ли, чтобы это было опубликовано. Мне кажется, что в жизни любого человека есть зона, которая ни для кого. Даже для людей, которые его любят и, казалось бы, хотят о нем все узнать и имеют право… Но мне кажется, что есть зоны, в которые вторгаться, в том числе и в отцовскую жизнь, совершенно не нужно. Что касается отношений с Мариной, по временам мы к ней обращаемся, она нас консультирует, отвечает на вопросы наших специалистов. Марина с 1998 года не была в Москве. И мои отношения с ней — иногда мы переписываемся, потому что есть общие дела. Она отвечает, но, на мой взгляд, эти отношения нельзя характеризовать иначе как деловые отношения. Что у музея, что у меня с Мариной. Хотелось бы, конечно, чтобы они были более глубокими, содержательными».

Конечно, творчество — это тайна, и «тайна сия велика есть». А тайна поэзии не ограничивается известным определением: «наилучшие слова в наилучшем порядке»

Творчество — это и дар, и ответственность перед даром… Но это и счастье, высшее счастье — «все сущее в один творящий миг».

Еще это и дар тому, кто был рядом, кто переживал эти счастливые мгновения вместе с творцом. Марина Влади пишет об этом в своей книге, и это действительно лучшие страницы.

«Из двадцати четырех часов слишком коротких для тебя суток три-четыре часа ты проводишь за рабочим столом. Особенно ночью. <���…> И вот в тишине ночи ты ласково гладишь меня по щеке, чтобы разбудить. У тебя покраснели глаза и от выкуренных сигарет немного сел голос. Ты читаешь мне стихи — и это одна из самых полных минут нашей жизни, сопричастность, глубокое единение. Это твой высший дар мне. Когда я спрашиваю, откуда это, что вызывает в тебе настоятельную потребность написать на бумаге слова в точно определенном порядке, иногда без единого исправления, — ты не можешь ответить. Видно, тебе и самому это не особенно понятно. «Так выходит — вот и все». И добавляешь: «Иногда это трудно, знаешь…»

Высоцкий, естественно, и сам рассказывал «о творческом процессе»: «Очень трудно объяснить, как пишутся песни. Я не считаю, что пишу песни. Я пишу стихи, придумывая на них мелодию. Это доя того, чтобы еще больше усилить впечатление от стихов… Я всегда пытаюсь придумывать такие мелодии, чтобы они не мешали слушать смысл. А как я пишу?! <���…>

Иногда… стихотворение крутится у тебя в голове месяц. Ты все время с ним живешь. Оставляешь, забываешь. Потом оно возвращается. Ты начинаешь работать. Садишься за стол и пишешь 15–20 минут — все уже готово! А рифмовать — это не так сложно…

…Песня «Охота на волков» меня замучила. Мне по ночам снился припев «идет охота на волков, идет охота». Хотя я еще не знал, про что буду писать».

На вопрос Владимира Шехтмана: «А вот как ты пишешь? Как у тебя это получается?» — Высоцкий ответил: «Ты понимаешь, иногда одна строка вертится в голове, жужжит, как муха… Иногда неделю, иногда целый месяц… А потом сажусь за стол и пишу — бывает такое ощущение, будто кто-то водит моей рукой».

Марина Влади, — «Были тексты, которые очень долго не материализовывались, он про них думал. Я чувствовала, как они рождаются… Вдруг он вставал ночью и стоя писал там на бумажке какие-то обрывки, и из этого рождалась песня через какое-то время. Ему нужно было написать то, что у него в голове было. Я всегда была первый зритель или слушатель. Он очень любил, когда работал, чтобы я лежала на диване, около стола. Я засыпала, конечно. Он меня будил, пел. Я снова спала… Но это чисто внешнее наблюдение, в чем же заключалась внутренняя пружина творчества, я объяснить не могу».

Хорошо известно, что Высоцкий часто работал над песнями с гитарой. У Вадима Ивановича Туманова хранится кассета, на которой Высоцкий пробует разные ритмы, много раз повторяя одну и ту же строку: «Ты — дока, но и я не прост…» В пятигорском интервью на мой вопрос: «А когда появилась гитара?» — Высоцкий ответил: «Гитара появилась так: вдруг я однажды услышал магнитофон, тогда они совсем плохие были, магнитофоны; сейчас-то мы просто в отличном положении, сейчас появилась аппаратура и отечественная и оттуда — хорошего качества! А тогда я вдруг услышал приятный голос, удивительные по тем временам мелодии и стихи, которые я уже знал, — это был Булат. И вдруг я понял, что впечатление от стихов можно усилить музыкальным инструментом и мелодией. Я попробовал это сделать сразу, тут же брал гитару, когда у меня появлялась строка. И если это не ложилось на этот ритм, я тут же менял ритм и увидел, что даже работать это помогает, то есть даже сочинять — с гитарой…

Я специально делаю упрощенные ритмы и мелодии, чтобы это входило сразу моим зрителям не только в уши, но и в души, чтобы ничто не мешало: мелодия не мешала воспринимать текст, а самое главное — то, что я хотел сказать».