Михаил Пришвин - Дневники 1928-1929

Такая беспомощность науки объясняется, по-моему, прежде всего ее методом, в котором индивидуальность (скажем: личность) животного приносится в жертву закона причинности (наука режет животное с целью узнать, как оно сделано, совершенно так же, как ребенок с такой же целью ломает игрушку). Напротив, искусство не спрашивает «почему?», не смотрит внутрь живого предмета, а берет его как данное. Другими словами, искусство занимается не законами жизни, а личностью всего живого. После науки остается смерть, пример: наука показывает, что луна — это мертвое существо. После искусства даже мертвое существо оживает: напр., луна в искусстве — живое существо. Наука пользуется мертвой водой, искусство — живой. Когда мы научно постигнем весь закон жизни, то все живое умирает (исчезнет личность). Напротив, если бы искусство могло, то оно воскресило бы все умершее. Наши последние века проходят под знаменем научного анализа и разрушения «наивных иллюзий мира». И потому наука везде торжествует, искусство унижено до служения забавам невежд и пользу его видят только в «отдыхе».

Бог знает, когда и какие силы изменят разрушительное направление современного сознания, догадка об этом — праздное дело. Но днями своей личной жизни можно воспользоваться каждому для опыта если не воскрешения, то хотя бы охраны жизни. Другими словами сказать: каждый может заняться охраной своей личности, понимаемой не как индивидуальность, а личность — творческое, созидающее, воскрешающее начало жизни.

В таком направлении сознания заключается прямой выход к социальным вопросам, так как эту свою личность можно постигать, только узнавая ее в другом («Я — это Ты в моем сердце, Возлюбленный!» {23} ).

Обращаясь к возможностям, заключенным во мне, я могу воспользоваться материалами моего постоянного наблюдения природы, избрать себе какую-нибудь «тему» (жизнь какой-нибудь пичуги), проследить эту жизнь научным методом и параллельно этому применить после мертвой воды науки живую силу искусства.

Дело культуры было отстоять неумирающее (духовное) существо личности от поглощения ее законом размножения. Отсюда возникли такие понятия, как «непорочное зачатие» и бытовое выражение этого монашеством и т. п. В сроках жизни эти семена дали всходы современности: сокращение деторождения, аборт и т. п. Человеческий сукин сын воспользовался идеей личного бессмертия с трагедией распятия для своего житейского благополучия. Произошла ужасающая катастрофа, в которой была потеряна и религия рода (т. е. вера в будущее) и религия личности (т. е. вера в культуру, в которой уже ранее найден и дан нам пример спасения).

Если вернуться к предыдущему рассуждению, то научные законы, научные исследования, игнорирующие личное начало в природе, кажутся мне паразитирующими на основе исчезающей веры в нашего наследника (закон бытия, размножения). Напротив, мое устремление в «психологизм», в открывание личности в живой природе и моя живая вода искусства есть сила восстановления утраченного родства посредством личного творчества. В этом деле прежняя вера в личность, созданную культурой человечества, как бы распределяется на основу родства… А впрочем, я еще не совсем сознаю свое устремление, понимаю его, однако как результат чрезвычайно сложных влияний на меня современности.

25 Мая. Прежде на снегу были незаметны разбросанные там и тут в городе березы, а теперь весь город оказался в зелени, и всюду на зеленом виднеются белые стволы берез: кажется, березы пришли.

В городских садах расцвела, в лесах зацветает черемуха. Ландыши раскололи надвое свое зеленое веретенцо и у тех, кто ближе к солнцу, показались стрелки с бутонами. Под соснами белым ситцевым горошком на зеленом рассыпались частые бутоны стеллярии. Всюду сверкает ослепительно молодой березовый лист и стыдливо с бурого цвета, но тоже смолисто-блестящий, начинается липовый и осиновый лист.

Сверкая, переливалась капля росы на хвоще, а я принял это за жизнь: каплей росы в майское утро сверкала жизнь в ее возможностях, в истинном ее назначении. Мне было, будто я в своем полном разуме и чувстве вновь только что родился и, не зная, что будет завтра, всему удивился. Мне захотелось расспрашивать у людей, постоянных свидетелей этого роста, что будет завтра с этими растениями и птицами и, главное, какие они в своих личностях, в своем назначении. Я вспомнил ученых друзей: никто бы не мог из них рассказать о жизни. Но оказывалось, люди, чем-то своим усердно занятые, совершенно не видели, даже не знали, не замечали совершенного великолепия жизни в расцвете своих бесчисленных разнообразнейших личностей. Некоторые прекрасные возможности жизни, в которые верили, откладывали до какой-то будущей жизни. Другие жаловались на злые силы, совершенно нарушившие, растрепавшие девственность природы. Я с ужасом видел безумие расчета на будущую жизнь и лицемерное выражение своей слепоты, своего бессилия в ссылках на потерянную девственность природы. Мне было довольно одного не растоптанного коровами минарета, хвоща с каплей росы, чтобы сказать: природа, рождая, остается вечной девственницей в ожидании своего настоящего жениха, который заметит неумирающую личность в каждом цветке, в каждом трепетном, смолистом листе.

Подходя к городу, я вспомнил об ужасах вчерашнего дня и так решил: это смерть! Я живу во рву львином, завтра звери, может быть, и меня растерзают. Но я не знаю, как это случится, как это возможно: я верю, я жду явления вечности в момент того, что другим покажется моей гибелью, больше даже: это явление больше от меня самого зависит, от моего мужества. И если все пройдет в тьме и отчаянии, то в такой смерти я буду сам виноват.

<���На полях> От выбора зависит все: дружба ослепляет, является долг, и так живут с плохой собакой 10 лет.

Научить собаку послушанию, правильному поиску, потяжке на дичь верхним чутьем, осторожной и смелой подводке с мертвой стойкой, подаче из воды убитой дичи и даже анонсу гораздо легче, чем думают. При умелом выборе молодой собаки всем этим совершенствам можно с ручательством взяться научить ее в месяц, с хорошими природными данными собаку можно с уверенностью приготовить в месяц к полевым испытаниям на медаль. И все это давно и отлично известно всем, кто с пониманием занимался натаской собак. Но почему же при такой легкости дела оказывается такое ничтожное число хороших охотничьих собак. В чем же дело, в чем секрет? Я раскрываю секрет, хотя мои слова новичку покажутся лишь парадоксом, я говорю, однако, в полном убеждении, полученном из продолжительного, почти двадцатилетнего опыта занятия с собаками: охота портит собаку.