Михаил Пришвин - Дневники 1928-1929

Что бы там ни было в будущем, но сегодняшний урок был блестящим. С пригорка долго за нами следило скученное стадо коров и лошадей. Мало-помалу они нас забыли, но только одна рыжая лошадь, пока не ушли, вытянув шею, повертывалась к нам, ее тонкая шея, вытянутая над стадом, была похожа на высокую мушку винтовки при очень далеком прицеле.

<���На полях> Изречение Николая Вас.: «По-моему, существует не два класса людей, буржуазия и пролетариат, а три: буржуазия, пролетариат и дураки. Мы знаем, как нужно делать, чтобы буржуазия погибла и воскрес пролетариат. Но что делать с дураками, это вопрос, да, это вопрос неразрешимый».

24 Июля. Кошмарный сон. С тетеревиного тока, в грязи, в одних подштанниках (почему-то), с новой жилеткой в руке, о которой забыл и ношу под мышкой, являюсь я непонятным образом ночью в дом моей невесты и там сижу один на диване. Вдруг слышу, в коридоре чьи-то шаги, смотрю через стеклянную дверь, идет женщина вроде не очень старой приживалки. Ее путь в гостиную, неминуемо она меня откроет, и начнется переполох. Тогда, решив в свою очередь так напугать приживалку, чтобы она молча свалилась, я приоткрыл стеклянную дверь и навстречу приживалке фыркнул по-барсучьему. А она и глазом не моргнула. Потом собрались сестры моей невесты, старые девы, и мы с ними трогательно разговаривали, я рассказывал о токах и т. п. Но ее, невесты, не было. Она и была в этом и не была. Я не имел сил спросить о ней.

В полусне я потом думал об этой невесте как о математической отрицательной величине, от помножения которой на мою величину получается жизненная положительная величина. Вспоминая математику, я представил себя самого плюсом, а ее минусом, потом себя минусом, ее плюсом, но плюс на минус и минус на плюс давал минус. Откуда же бралась величина положительная, напр., мои детские рассказы, наконец, мои дети, такие хорошие. Вот как забыл я математику, что только совершенно проснувшись, вспомнил, — минус на минус дает плюс, значит, и она минус, и я минус, мы отрицаем друг друга и даем плюс.

(Помимо значения «невесты» в творческом процессе надо обратить внимание на то, что она всегда в «хорошем обществе», которое и ненавистно мне и тянет к себе. Припомнить Пушкина и особенно Лермонтова, которые тоже ненавидели «хорошее общество» и роковым образом к нему тяготели.)

<���На полях> Рассказ о змее. Миром пройдут, потом на санях за сеном в болота.

Лукино болото. По дороге от Скорынина к Болеботину (две версты) виден холм с соснами — это и есть Лукинское болото, где много тетеревей.

Через Скорынино в Серково. Вдоль канавы до встречи с первой поперечной канавой (есть и вторая). По этой канаве пройти с версту, налево будет тропа, заметны следы зимняка (по обдерганным санями березкам). Этой тропой до березовой вырубки, а за вырубкой будет Серково. Если же с канавы не сворачивать влево, а пройти шагов сто, направо будет Бабушкина тропа, которая приведет к Смолинской (?) бели.

Бекасы. Прохладно, как в хороший день в конце Сентября. Солнце закрыто. Тихо. На Пойме (Скорый, трестница) начинают вырастать стога, мирской город. Одна полоска скошена, рядом трава, потом опять скошено. Так все подготовляется к празднику бекасов. Будет день, когда на скошенной пойме рассыпятся бекасы. Это бывает сразу, как-то в один раз. Вчера был — ничего. Наутро поднимаются десятками. Несколько дней побудут и разлетятся в какие-то иные места. Прошлый год праздник бекасов был 1-го Августа.

Сегодня на одной скошенной полосе я застал полный выводок бекасов, которые разлетелись и уселись в высокой траве. Нерль потягивала к ним, но даже молодые бекасы пугались шума травы и храпа в ней Нерли. Наконец один бекасенок, переместившись в густую траву, неудачно сел, как-то запутался своими нежными крыльями и повис. Нерль его причуяла и стала. Долго я ее держал на стойке, подвел с другой стороны, опять она стояла, и с третьей. Наконец, я взял его в руку и отпустил. Потом я дал Нерли полную свободу. Но в траве она нарвалась на него и, подозрив, сунула в него носом так, что вдавила его в грязь, Тут-то вот я и наказывал ее с удовольствием, потому что она хорошо понимала, за что, да, понимала, за что любят, за то и бьют. Я обласкал бекасенка и снова пустил. При взлете Нерль дрогнула, я и за дрожь наказал.

После того я нашел старую остожину, вокруг по бровке всей поросшей сладкими злаками с высокими белыми султанами душистой спиреи, вениками конского щавеля, раковых шеек, — маленький культурный островок среди моря осок и тростника. Деды и прадеды и, вероятно, много дальше, столетиями вывозили крестьяне зимой для этой остожины зимой прутья и складывали точно на то же самое место, как и в прошлом году. Потом из прутьев делали одонье и летом городили стог. Тяжесть сена выгоняла воду из этого кружка на закрайки каждый год. И вот случилась оплошность — крестьянин этой зимой позабыл это <1 нрзб.> и прутьев не вывез, или беда: умер, и некому было подумать. Вот почему после столетий нажима стога на болото осушенные края остожины покрылись цветами спиреи и сладкими злаками.

Мы устроились с Нерлью отдыхать на этой остожине. Я раздумывал: ум культурной собаки весь в прошлом, над ней работали многие поколения охотников, как все равно поколения крестьян складывали ежегодно сено на одну точку болота, пока не выдавили мертвую воду. В этих растущих среди болота цветах может ли какому-нибудь отдельному человеку прийти в голову узнать свой труд: тут все в прошлом. Так и ум собаки весь в прошлом, мне только кажется, будто это я учу ее и передаю ей часть своего ума, — нет! От моего ученья она только вспоминает, чему ее учили другие: я в этом деле ничтожная величина, я сделал для нее не больше того, что сделал для этих цветов за год последний крестьянин. Вот мать Нерли в природе своей не имеет никаких остатков из врожденной способности собак ловить дичь. И она, и сын ее Ромка при обучении без всяких с моей стороны приказаний не трогались с места, подозрив дичь или когда она поднимается. Но у Нерли это дикое свойство немножечко есть. Я подавлю его, мой стог нажмет, но это не значит, что вода <���не> просочится с какой-нибудь другой стороны и что внучка совершенно культурной Кенты не будет с лаем носиться за птицами.

Тетерева. Сегодня я наслаждался поиском Нерли, приутомленная ежедневной работой, она умерила свой бешеный скок и ходила разумно, как мать. Не вся еще пойма скошена, не все тетерева убрались в лес. На одной полосе Нерль их причуяла, но, не имея опыта, не стала, тихонечко разбираясь, делая осторожные кружки, нащупывать магистраль движения выводка и скрадывать их по мере усиления запаха. Она бестолково искала, то зашиваясь в траве до храпа, то делая легкие перебежки на счастье. И вдруг нарвалась: они были за кустом. Она остановилась в полном недоумении, зад с вытянутыми задними лапами опущен, перед высоко поднят, голова торчит, как коза на горе.