Владимир Львов - Альберт Эйнштейн

Один из старейших университетов Европы, основанный Карлом, королем чешским, видел в своих стенах Яна Гуса и Иеронима Пражского. В 1888 году Карлов университет был разделен на две части: одна называлась немецким университетом имперской провинции Богемия, в другой — преподавание велось на чешском языке. Оба университета управлялись чиновниками из Вены.

Первым прибыл сюда наводить порядок сам надворный советник господин Эрнст Мах. От чешских студентов и профессоров был отнят еще ряд лабораторий. Мах затем отбыл обратно в Вену. Остались его креатуры — Лампа, Липпих, Краус.

Господин Антон Лампа, сын чеха по национальности, служившего в лакеях у богатого австрийского вельможи, составил себе положение, в академических кругах с помощью ренегатства и прислужничества перед угнетателями своего народа. Лампа исправлял должность декана физического факультета и читал курс теории газов, в коем ограничивался комплексами ощущений и не упоминал о такой мелочи, как движение молекул. Учение об электронах он отвергал, как проникнутое «не немецким духом». Это было в 1912 году — уже после того, как Резерфорд начал обстрел ядра атома, а электронные трубки проникли в электротехнику и медицину! Антон Лампа преследовал студентов-чехов, запрещая им работать в хорошо оборудованных лабораториях немецкого университета в Праге. Как выяснилось вскоре, единственным профессором этого университета, не обращавшим внимание на запрет, был Эйнштейн. Студенты-чехи гурьбой ходили слушать его лекции. Они участвовали в его семинарах. Им был приготовлен добрый прием.

Об этом узнали и донесли Антону Лампа. Ему сообщили также, что профессор Эйнштейн осуждает, не стесняясь, вслух шовинистические и расистские порядки, установленные в Пражском немецком университете. И что означенный Эйнштейн не верит в бога, а кроме того, — о ужас! — глумится над парадной формой одежды, введенной его величеством императором и королем для профессоров имперских университетов!

Парадная форма, о которой идет речь, представляла собой одеяние зеленого цвета с треугольной шляпой, увенчанной петушиными перьями, и шпагой, носимой на боку. В ответ на предложение надеть эту форму по случаю дня рождения императора Эйнштейн отвечал, что боится быть принятым наг улице за бразильского адмирала и вынужден поэтому остаться дома…

Услышав переданное ему об Эйнштейне, Лампа произнес неопределенное междометие и перевел разговор на другую тему.

Все осталось по-старому, и некоторым начало казаться, что в пребывании Эйнштейна в Праге есть какой-то скрытый, но ускользающий от их понимания смысл.

Сегодня многое прояснилось для историка «научных битв», о которых прозорливо писал в письме к Эйнштейну Макс Планк.

Махизм, разбитый и морально дискредитированный успехами атомной физики, искал возможности реванша и усматривал этот шанс в теории относительности.

Махисты, зорко отметил Ленин, стремятся «ухватиться за теорию Эйнштейна»…

Это был действительно макиавеллиевский замысел — использовать авторитет великой научной доктрины, использовать имя ее автора, симулировав идейную близость с ним и с его теорией!

Можно спорить о подробностях этого поучительного исторического эпизода, но ясно, во всяком случае, одно: сам Мах, одряхлевший и упрямо озлобленный, не собирался принимать участия в этой комедии. Без всякой дипломатии, грубо и напрямик, он отверг теорию относительности, сопричислив ее к «материалистической метафизике». Обстоятельство это, тщательно замалчиваемое в определенных зарубежных кругах, кажется, почти неизвестно в нашей советской литературе.

В датированном июлем 1913 года предисловии к «Принципам физической оптики» Мах писал:

«Роль предтечи (теории относительности) я должен отклонить с тою же решительностью, с какой я отверг атомистическое вероучение современной школы или церкви (sic)…»

Эту позицию Маха разделили и наиболее прямолинейные его паладины, как, например, Фриц Адлер, тиснувший в 1920 году статейку, без дальних слов сокрушавшую эйнштейновскую теорию. Отверг теорию относительности, как мы увидим дальше, и Анри Пуанкаре (несмотря на то, что принимал непосредственное участие в ее математической подготовке).

«Гениальная» идея освоения и приручения теории относительности явно принадлежала не Маху, а юной, но уже искушенной в житейских делах поросли махизма — так называемому венскому кружку, образовавшемуся в 1910–1913 годах вокруг живых мощей своего учителя.

Оформив позднее свою школку под громкой вывеской «логического позитивизма» [26] [26] Официально «логические позитивисты» ведут свою родословную с 1917 года — года выхода в свет книги М. Шлика «Пространство и время в современной физике». , — в Америке с нею сблокировался Бриджмен, в Англии — Дингл и Рейхенбах, во Франции — Дюгем и Абель Рей, — мла-домахисты начали свою карьеру как раз с обработки эйнштейновской теории. Немало красочных подробностей по этой части можно найти в сочинениях деятелей означенного кружка: Ф. Франка, Шлика, Кар-напа, Вейрата и прочих. Особенно хлопотал Филипп Франк, мастер «левой» философской фразы и изворотливой иезуитской мысли. Обхаживать Эйнштейна Франк начал еще в Праге, продолжил это занятие в Берлиие и — в последний период — в Америке. Приглашение Эйнштейна на пражскую кафедру было звеном все той же цепи: включая Эйнштейна в свой тогдашний пражский филиал, махизм этим самым как бы официально подпирал свое подмоченное предприятие престижем теории относительности. «Назначения (Эйнштейна в Прагу), — отмечает автор ценного биографического исследования К. Зеелиг, — удалось добиться… после многих месяцев хлопот, по ходатайству учеников Маха Антона Лампа и Георга Пика». Отправляясь в Прагу, Эйнштейн вряд ли мог подозревать об этих закулисных пружинах…

Какими же опорными пунктами располагали господа из венской философской обители в своем замысле «ухватиться за Эйнштейна»?

Чтобы ответить на этот вопрос, скажем сначала несколько слов о сущности той философской платформы, на которой расположилась незадолго до начала первой мировой войны тяжелая артиллерия логического позитивизма.

Существенной его чертой было сползание еще дальше к субъективному идеализму, к прямой поповщине. «Среди нас, — делится своими воспоминаниями (в книге «Новейшая наука и ее философия») Ф. Франк, — были и приверженцы католической философии— томисты [27] [27] Томисты — последователи средневекового богослова Фомы Аквинского. (Прим. автора.) и мистики… Отто Нейрат, например, поступил на год в венскую духовную школу… и получил премию за лучшее сочинение по моральной теологии». Неудивительно тогда, что в этой «духовной» атмосфере не только позитивизм времен Конта, но даже и «классический» эмпириокритицизм Маха и Авенариуса казался чересчур левым, чересчур сохранившим привкус материализма! «То, чего недоставало Конту и Миллю — читаем в той же книге Франка, — это способности понять, что опыт не есть нечто привносимое извне и независимое от нашего ума…» Конт и Милль-де «не понимали, что опыт и ум суть функции один другого, они взаимно проникают друг в друга»!