Д. Константинов - Я сражался в Красной Армии

Часто мы с ним сидели, уже после отбоя, в помещении, где стоял кипятильник с водой; это было излюбленное место, чтобы посидеть и поговорить. Стояла уже глубокая осень. В казармах везде было холодно, а топлива не было. Здесь же внизу, в маленьком подвальном помещении стоял куб с водой, в котором всегда должен был быть кипяток для нужд всей школы. Он постоянно топился дровами и здесь было тепло.

В нашей тяжелой и отвратной для большинства жизни был один приятный момент. Когда все укладывались спать, мы с С-ким спускались в подвал. Там стояла полутьма от синей лампочки. В топке потрескивали дрова и тонкие блики огня отражались на полу. Пахло еловой смолой; стояла тишина, нарушаемая лишь бульканием воды в кипятильнике, да откуда то снаружи иногда доносились раскаты артиллерийской канонады. Здесь мы проводили почти все свободное время, делясь впечатлениями, воспоминаниями, делая прогнозы на будущее.

Однажды, когда я вечером, по обыкновению, спустился в кипятильник, чтобы выкурить папиросу, туда вдруг стремительно влетел С-кий:

— Слушайте, хотите ходить регулярно в город? — спросил он.

— Что за вопрос, конечно, хочу!….

— Можете достать спирт?…

— Могу, но в каком количестве?

— Ну, примерно, около 300–350 грамм за отпуск двоим, вам и мне.

— А кому это надо?

— Да, политрук нашей роты выпить хочет, но ничего нет. А ему дали несколько бланков пропусков, чтобы он мог по своему усмотрению посылать курсантов в город, для выполнения всякого рода поручений, связанных с политзанятиями. Ну, так вот, я с ним договорился, что эти «поручения» выполним мы с вами, а за это…. — и он сделал выразительный жест рукой, щелкнув себя пальцами по шее.

Моя сестра работала лаборанткой и имела возможность приносить домой некоторое количество спирта. В мирное время это было никому не нужно, но в то время, о котором я рассказываю, спирт был в цене и достать его было невозможно, а поэтому я и просил ее «подзаняться» спиртом.

В результате этих несложных «операций», мы с С-ким регулярно получали пропуска для выхода в город и бывали дома, у родных и знакомых, скрашивая этим свою неприглядную жизнь. Возвращаясь обратно в школу, я нес в кармане флакон с чистейшим спиртом крепостью в 90 градусов. Флакон передавался С-кому, тот исчезал с ним, а потом в комнате политрука шло пьяное веселье, больше похожее на похоронную тризну.

Однако, эти комбинации со спиртом, во первых были небезопасны, ибо все это могло быть рано или поздно обнаружено командованием, а во вторых — они носили чисто индивидуальный характер и не решали вопроса о «прорыве железного занавеса» для остальной массы курсантов.

Все те, из них, кто должен был идти в город, применяли или способ ночной самовольной отлучки или применяли возможности, даваемые караульной службой.

Дело в том, что по приказу коменданта Ленинграда, все воинские части гарнизона должны были нести патрульную службу в городе. Задача этих патрулей состояла в том, чтобы проверять документы у прохожих, которые кажутся подозрительными, бороться со спекуляцией, наблюдать за общим порядком и…. проверять документы у военнослужащих, с целью борьбы с самовольными отлучками из воинских частей. Можете себе представить, что из этого получалось?

Патрульная служба использовывалась для посещения своих близких, а что касается проверки документов у военнослужащих, то никто из курсантов не хотел этого делать, зная, что каждый из нас, завтра, тоже пойдет в самовольную отлучку и тот у кого мы сегодня проверяли документы, завтра будет их проверять у нас. Создавалась своеобразная круговая порука, с которой военному начальству бороться было очень трудно.

А вместе с тем, свыше, по всей красной армии, все время, шли приказы о неуклонном проведении строгого казарменного положения для всех родов войск и недопущении выхода военнослужащих за пределы воинских частей.

Я уже указывал ранее, чем вызывалось все это. Но помимо влияния гражданского населения в смысле развития «вредных» настроений, была и другая причина, заставлявшая командование красной армии всеми мерами не допускать общения армии с населением. Этой причиной была окончательная нищета народа, достигшая во время войны совершенно невиданных размеров.

Что касается Ленинграда, то он попал в особое положение. Железная блокада, охватившая город, привела к невиданному голоду. Деньги уже не имели вообще никакой цены. Рацион продуктов по карточкам резко снижался и, ко времени окончания школы, составлял 125 граммов хлеба на человека в день. Других продуктов почти не выдавали, а если давали, то в таких же ничтожных количествах.

Начал процветать «черный рынок», на котором у спекулянтов можно было достать многие продукты. Что же касается цен, то трудно вообще говорить о них, когда бриллиант в 1 карат обменивался на несколько килограммов черного хлеба, выпеченного из какой то невообразимой смеси черной муки, отрубей и соломы.

Уже в ноябре вы могли получить там котлеты из…… человеческого мяса, вырезанного из трупов умерших людей. Город голодал, голодал так как не могут себе представить люди, никогда не испытавшие этого.

На улице все больше встречалось людей, с опухшими от голода лицами.

Нас, военных кормили, конечно, лучше, чем гражданское население, но и нам уже стали давать по 200 граммов хлеба в день. Мы уже были все время голодными. Если приходилось патрулировать по городу, мы интересовались не столько попадающимися навстречу людьми, сколько столовыми, раздававшими по карточкам обед, т. е. какую то непонятную и отвратную серую бурду, именуемую супом. Когда заканчивалась раз дача обеда и очередь людей, жаждущих получить суп, исчезала, мы входили и спрашивали — нет ли каких либо остатков. Нам часто их давали и мы уплетали с жадностью, не думая о будущем. А оно ждало нас, гораздо более страшное, чем мы предполагали….

Приближалось время празднования 24-й годовщины октябрьской революции. В эти дни ожидали массированных налетов германской авиации. Но этого не случилось. Возможно, что одной из причин явилась погода.

Все это время дождь перемежался со снегопадом.

Мрачное, свинцовое небо, с низко идущими серыми тучами, пронзительный северо-западный ветер, редкий, крупными хлопьями падающий снег, — так встретило нас утро 7 ноября 1941 года, день годовщины «великой октябрьской социалистической революции» (таково было официальное название этого события обязательно пишущееся с больших букв).

Все курсанты были выстроены в зале. Приказ о выпуске огласил начальник школы. Подавляющее большинство получило звание младш. лейтенанта. Незначительное количество (не свыше 25 %) слушателей получило звание лейтенанта. В эту категорию попали лица, почти исключительно с высшим образованием и достаточно солидного возраста. После выпуска, представитель Ленинградского военного округа, обращаясь к нам, произнес довольно длинную речь. Из этой речи примечательно было одно место, которое я, вероятно, не забуду. Оно касалось нас самих. Привожу его почти дословно: