Александр Никонов - Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

Это должно было случиться через месяц, и я отправился в Курск, оставив плакаты для доклада на кафедре МАДИ. Об этих плакатах надо бы сказать особо. Они были выполнены на листах ватмана, окантованного стальной лентой на клею. Ленту я нарезал из той, которая шла для изготовления супермаховиков — ее было много. Это делалось для того, чтобы я мог быстро развесить свои плакаты по стенам в любой аудитории, и они нe покоробились бы. Но суммарный вес всех плакатов вместе с коробкой из листового дюраля превышал 60 килограммов. Но для меня это был «не вес», и я с ним справлялся.

В Москву я приехал заранее, на майские праздники, которые провел в известной мне компании «Лора и Ко», с периодическим привлечением Мони. Нет, нет — только к застолью — Моня был очень целомудренным человеком, к тому же и женатым. Жену, правда, он не любил, но очень ценил семью — у него было двое маленьких детей, и из-за них он жил в семье и не изменял жене.

В результате, четвертого мая вечером я так перепил, что видимо, отравился, и утром головы не мог поднять от подушки. А у меня ответственнейший доклад в МАДИ! Срочно звоню Моне — помоги! Тот заартачился поначалу, но все же пришел, и я с его помощью развесил тяжеленные плакаты. В голове все перемешалось, и я с трудом представлял себе, о чем надо говорить.

Аудитория для доклада была достаточно мала, и «амбрэ», исходящий от меня, разнесся по ней очень быстро. По крайней мере, вся входящая в аудиторию профессура тут же начинала принюхиваться. Вошедший последним, Андрей Николаевич, тоже долго принюхивался, и, поняв, наконец, от кого исходил «вчерашний» запах, удовлетворенно присел.

Я «вошел в образ» и сносно сделал доклад. Было много вопросов, ученых явно заинтересовала моя работа. Но на докладе присутствовал приглашенный с другой кафедры профессор В.А. Илларионов, и он высказал сомнение, подходит ли эта работа под специальность Совета МАДИ. Присутствующие заколебались.

И тут я взял слово. Был бы я трезв, я бы не решился. Но я трезвым явно не был, поэтому и высказался:

— Уважаемая профессура, цвет советской науки! Прошу вас, не бортайте меня! Меня бортанули в Тбилиси — я уехал оттуда! Бортанули в Тольятти — уехал и оттуда! Бортанули в ИМАШе — и вот я пришел к вам. Если вы бортанете меня сейчас — куда же я пойду? Мне после вас и дороги-то никуда нет! Клянусь рождением Бахуса! — в сердцах добавил я Серафимову присказку.

Зал расхохотался. Все подумали, что я для храбрости «поддал маленько», и это не претило им. Встал улыбающийся Андрей Николаевич.

— Что это мы вдруг такими принципиальными заделались? Прекрасная работа

— дай Бог каждому, да и трудов свыше ста! Испытал автобус, грузовик, получил двойную экономию топлива — когда вы последний раз слышали о таком? Думаю, что сейчас это был первый и последний раз — нет больше таких результатов в автомобилестроении! Человек молодой, перспективный, я даже его со студентом разок перепутал, а мы хотим отослать его куда-то к чертовой матери! Подавай на наш Совет, кафедра рекомендует! — громко сказал он мне, — только давай больше без Бахуса! Могут не так понять! — деловито посоветовал он мне.

После этого доклада я, естественно, еще поддал, и Моня с Лорой едва довели меня до поезда. Вагон был международным, купе двухместное, а попутчиком неожиданно оказался… ректор КПИ — Евгений Викентьевич Коваленок, первый враг пьянства в институте. Моня и Лора никак не могли понять, почему это я так перепугался, увидев своего симпатичного соседа по купе. Но все образовалось, а утром ректор даже довез меня на своей машине до дома.

Началась тягомотина с представлением работы и всех сопутствующих документов в Совет. Это трудно даже тогда, когда сам работаешь в том же институте, где Совет. А если ты живешь в другом городе, то подача документов в Совет кажется и вовсе невыполнимой задачей. То нет одного человека, то другого, а это — холостой приезд в Москву. Правда, мои «холостые» приезды были не так уж «холосты», если по-честному.

За время подачи документов в Совет произошло много событий. Строители «сдали» новый корпус КПИ, рядом с общежитием и мою кафедру перевели в него, на «престижный» второй этаж. Мне выделили прекрасный кабинет. Славик Зубов получил квартиру, и мне передали его общежитейскую комнату тоже. Лиля переехала в Курск и устроилась на кафедру, где работал Славик Зубов.

Кстати, на этой небольшой кафедре оказались сразу три доцента со схожими фамилиями — Зуб, Зубов и Зубарев. Заведующий этой кафедрой, нервический холерик Привалов, жалуясь на отношение к нему со стороны преподавателей, выдал разок на Совете такой перл: «На меня точат зубы доценты нашей кафедры — Зуб, Зубов и Зубарев!», чем надолго лишил Совет дееспособности из-за гомерического хохота.

Наконец, нам дали большую трехкомнатную квартиру в доме, расположенном напротив нового корпуса института через улицу Выгонную, то бишь, какого-то там «летия» Октября. Можно было выходить из дома, услышав звонок в институте, и не опоздать на занятия. Лиля перевезла детей в Курск и определила их в школу. Учились они неважно и часто хулиганили, чем приносили мне дополнительные хлопоты.

Вот какие события имели место, пока я долго и нудно сдавал в Совет МАДИ соответствующие документы, печатал и рассылал авторефераты, «организовывал» получение отзывов. «Организовал» я и отзыв из США от коллеги — профессора Рабенхорста, занимавшегося в Университете им. Дж. Гопкинса буквально теми же проблемами, что и я. Мы с ним переписывались, обменивались книгами, отчетами до самого выхода Рабенхорста на пенсию — он был значительно старше меня по возрасту.

Кроме того, я не забывал и плановую хоздоговорную работу со Львовом — проектирование гидравлического «гибрида» в Гомеле закончилось, и там приступили к его изготовлению. Шел июнь 1973 года, и я в очередной раз поехал в Москву, чтобы окончательно уточнить дату моей защиты.

Будучи в Москве, я созвонился с моим знакомым Борисом Вайнштейном и мы встретились во ВНИИСтройдормаше. Он, оказывается, защитил докторскую и был «на подъеме» — весел, радостен. Познакомился и уже успел побывать в путешествии на Кавказ, с молодой женщиной по имени Тамара. Он ее вовсю расхваливал — какая, дескать, она у него красивая, да «заводная», как его любит, только одно плохо — выпить не дура!

Услышав сакраментальное имя и такие выигрышные характеристики, я невольно заинтересовался Тамарой и предложил Борису встретиться вместе. Но он, как всегда, был занят, однако неожиданно предложил мне:

— А как у тебя насчет баб?

Я насторожился, думая, что он хочет «подарить» мне Тамару. Но оказалось, что у Тамары «миллион» подруг и она может найти мне «бабу» на любой вкус. Борис, заметив мое тайное согласие, тут же подошел к телефону и, набрав номер, попросил Тамару Ивановну. Разговор был веселый, непринужденный, часто пересыпаемый крепкими словечками. Наш, русский разговор!