Александр Никонов - Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

Ближайшую ночь мы провели вместе, благо ширина кровати позволяла. Цвет волос темноте не различишь, а по комплекции Маша и Луиза близки друг к другу. Так, что я их всю ночь путал, и это веселило моих дам. Они даже новую игру придумали. Задернув посильнее шторы, мы обеспечили в комнате почти полную темноту. И я должен был назвать имя той дамы, с которой в данный момент общался. Зажигали свет, и если я оказывался прав, то продолжал общаться с ней же. Если ошибался, то переходил в собственность к той, чье имя называл. И много других милых шалостей придумывали мои изобретательные дамы, чтобы порадовать меня, себя, да и полезный опыт приобрести!

Дневное время в воскресенье мы потратили с пользой для культурного развития. Мы втроем отправились из Красногорска через поле пешком в музей усадьбу «Архангельское». Этого нам запретить никто не мог. Посидев немного в ресторанчике, что был (а может, есть и сейчас) напротив входа в музей-усадьбу, мы, веселые, пошли гулять по усадьбе.

Там я сделал два открытия: первое — у веранды, где выставлены бюсты римских императоров, Нерона перепутали с Веспасианом. По крайней мере, так гласили таблички под этими бюстами. Да чтобы их перепутать, водки нужно немеренно выпить! Нерона с его садо-мазохистической улыбкой и хитроумного крестьянина-вояку Веспасиана, зарабатывавшего деньги на общественных туалетах Рима! Деньги, видите ли, не пахнут — это его, Веспасианово! Будучи принципиальным и выпившим, я потребовал, чтобы таблички переставили. А в результате — все таблички под бюстами потом просто сняли. Чтобы хлопот поменьше было!

Второе открытие: в довольно глухом месте усадьбы стоит бюст — древнеримский «бородатый мужчина». А на шее у этого римлянина — полоска склейки. Видимо, когда-то ему «бошку» отбили, а потом приклеили. Дамы заметили, что этот бородатый мужик очень похож на меня.

И у меня возникла гениальная идея: снять восковую копию со «шрама» на шее мужика, заказать скульптору мою голову из мрамора с шеей, заканчивающейся этим же «шрамом». Прийти в Архангельское с новой головой, постараться спрятаться в кустах на ночь; ночью сбить башку этому бородатому, закопать ее, а к оставшейся шее приклеить мою голову.

Вот и будет мне прижизненный памятник в Архангельском, а после смерти, можно будет под памятником втихаря закопать и капсулу с моим прахом. Будет и памятник посмертный; не каждому в Архангельском ставят такие!

А мои дамы оказались и похитрее меня: дескать, зачем эти бошки менять одну на другую, если они и так похожи! Просто всем, кому ни лень, будем говорить, что это тебе памятник установлен, и все тут! Ты же и есть «бородатый и мужчина», а мы — свидетельницы, что последнее — точно! И нечего, как сейчас говорят, волну гнать! — мои дамы, как всегда, проявили творческую выдумку.

Вот я и говорю — если увидите в Архангельском бюст с надписью «бородатый мужчина», то знайте, что это я в возрасте сорока двух лет.

Мы весело и дружно вернулись домой, на сей раз на такси. А дома пили за Нерона, за Веспасиана, и за мой прижизненный памятник в Архангельском. Ночь тоже прошла весело и дружно, почти как в Древнем Риме, если верить Апулею и его древнеримским коллегам по перу.

Но чемпионом по преподнесению мне сюрпризов была, конечно, Тамара Витольдовна, чего с первого взгляда и сказать было нельзя. Такая красивая, умная и хозяйственная! А, как оказалось, стервозности ей занимать не приходилось, и это был ее главный недостаток. Прежде всего, это касалось ее поведения в постели. Она была там настоящим эгоистичным диктатором. Об ее эгоизме, вернее даже нарциссизме, говорило хотя бы то, что на мой довольно часто задаваемый вопрос (чаще всего именно в постели): «Томка, ты меня любишь?», она садистически отвечала: «Нет! Я — однолюбка и уже успела полюбить!» «Кого?» — возмущался я, прекращая телодвижения. «Успокойся, себя!» — говорила она мне с улыбкой инквизитора, и я, успокоившись лишь частично, снова возобновлял свою деятельность.

С одной стороны, в постели с ней было легко — нужно было только полностью утратить свою индивидуальность. Делай, как приказано — и все! Например: «Энергичнее!», или «Перевернись на спину! Теперь обратно! Опускайся ниже! Еще ниже, деревня! Вот так — молодец! Теперь перевернись! (недоумение: «а я уже разок ведь переворачивался?») По-другому перевернись, аул кавказский! Ну, чтобы изобразить цифру «69»! А еще профессор! А теперь снова перевернись и меня саму переверни! Как, как — на животик, забыл, что ли?».

После традиционно бурного завершения (с ее стороны!) этого сложного, изощренного, но прекрасного действа, Тамара несколько минут лежала неподвижно, а потом обычно говорила:

— А теперь спать — мне утром на работу!

— А я? — следовал мой возмущенный вопль.

— А я, а я… — следовала пошленькая присказка в рифму и приказ не шевелиться, а то…

Это «а то!» могло быть и переводом в другую комнату на досыпание, а то и вообще изгнание среди ночи на улицу. Однажды я осмелел и после такого «одностороннего» акта заявил своей жесткой партнерше:

— Томуль, я тебе новое имя придумал — Эмис!

— Это почему же Эмми? — заинтересованно переспросила Тамара.

— Не Эмми, а Эмис — «эгоистичная мастерица изощренного секса» — смело расшифровал я абревиатуру «Эмис», уже готовясь к репрессиям.

«Эмис» оценила мое творчество и внимательно посмотрела на меня своим раскрытым правым глазом (я лежал обычно справа от нее), не решив еще, видимо, наказывать или поощрять меня за творчество. Я замер, как кролик перед очами, вернее одним правым оком удава, ожидая своей участи.

Однако на сей раз, глаз любимой женщины миролюбиво закрылся, Тамара повернулась ко мне спиной и милостиво разрешила:

— Ну, давай, если не передумал, только скорее!

Я согласно закивал головой в темноте и быстро приспособился к предложенной мне позиции, кстати, не такой уж плохой. Этот тайм (гейм, раунд и т. д.) был если не самым кратким, то, по крайней мере, одним из самых оперативных в моей жизни — я все боялся, что моя Эмис передумает.

— А знаешь, — вдруг слегка повернувшись ко мне, прошептала Тамара, — можешь лучше называть меня просто «Мисс» — «мастерица изысканных сексуальных страстей». Не такая уж я «эгоистка», чтобы специально отмечать это. И слово «изощренный» чем-то напоминает «извращенный», «изысканный» — лучше. А «Мисс»

— это даже как-то по-молодежному. К тому же, я ведь действительно «мисс» — ты же меня замуж не зовешь?

Я понял, что мне сейчас лучше всего тихо заснуть… Деспотизм моей мисс Тамары особенно касался вопросов выпивки. Когда я приходил к ней в понедельник вечером, то имел право принести из вина только бутылку шампанского. Больше не допускалось, и беда, если я позволял себе выпить самостоятельно, как говорят, «на вход». Никакие уловки не помогали, и Витольдовна, унюхав запах спиртного, изгоняла меня из квартиры, на радость Оле.