Александр Никонов - Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

Дядя Серго многозначительно поднял руку и объявил классу:

— Вот он — друг знаменитого Рафаэля Чимишкяна и скоро он сам станет чемпионом!

Учился у нас в классе один, не побоюсь этого слова, омерзительный тип, второгодник и двоечник, некто Гришик Геворкян. Маленький, сутулый, со стариковским землистым лицом и гадкими злыми глазами, он был «грозой» класса. Поговаривали, что он — вор и носит с собой нож, и тому подобное, поэтому с ним не связывались. Он мог любого, а тем более меня, без причины задеть, обругать и ударить.

Так вот этот Геворкян приходился каким-то родственником Ванику — сыну Минаса. А о моей любви, к сожалению безответной, к Фаине, во дворе было хорошо известно. Да это просто бросалось в глаза каждому: я ее часто отзывал в сторону, упрекал, просил о встрече. Ей надоело все это, и она даже перестала пользоваться моей помощью в учебе. Тогда я стал ее прогонять со двора: вроде бы, она мешает мне тренироваться, что тут не место для девчонок, и так далее. Дошло до того, что я обвинил ее в приставании к Томасу, а она с гримасой ненависти ответила мне по-грузински: «Сазизгаро!» (Мерзкий, ненавистный!). Мы поссорились. Я, хоть и продолжал гонять ее со двора, страшно переживал и плакал по ночам в подушку — «мою подружку», а она стала ходить домой к Томасу, откуда я ее выгнать не мог. Бить же Томаса не имело никакого смысла, так как было заметно, что он на нее никак не реагирует, видимо, возраст не позволял.

И вот в разгар моей печальной любви, слух о ней дошел от Ваника к Гришику. И однажды произошел случай, конфликт, наконец, изменивший мой печальный статус в классе.

Как-то сразу после занятий, в коридоре подошел ко мне этот «карла злобный» Гришик Геворкян, и бессовестно глядя на меня своими преступными глазами, неожиданно сказал:

— Я твою Фаину «трахал»!

Несколько секунд я был в шоке. Я никак не мог даже представить себе имя «Фаина» — имя моей Лауры, моей Беатриче, моей Манон, наконец, в мерзких черных губах этого урода. А смысл того, что он сказал, был просто вне моих сдерживающих возможностей. И я решился на революцию, пересмотр всех моих взаимоотношений в классе.

Я уперся спиной о стену и, поджав ногу, нанес сильнейший удар обидчику в живот. Геворкян отлетел и шмякнулся в противоположную стену коридора, осев на пол. Потом я схватил его за ворот и волоком затащил в класс, в котором еще находились ребята. Девочки с визгом выбежали в коридор, а мальчики окружили меня с моей ношей. Я спокойно поглядел на всех и внушительно спросил, указывая на Гришика:

Видите это вонючее собачье дерьмо? «Народ» согласно закивал.

Вот так будет впредь с каждым, кто чем-нибудь затронет меня! Я все эти годы хотел с вами обходиться по-культурному, но вы не достойны этого. Слышите вы, «ослиные хвостики»? (я назвал это по-армянски — «эшипоч»). Ты, слышишь, Гарибян, сука позорная? — и я отвесил затрещину Гарибяну, который часто без всякой причины давал мне таковые. Щека его покраснела, но он стоял, не пытаясь даже отойти.

А ты Саркисян, драчмейстер вонючий, помнишь, как ты онанировал мне в портфель? — удар коленом в пах, и мерзкий «драчмейстер», корчась, прилег рядом с Геворкяном.

Все слышали, что мне надоело вас терпеть! — я перешел на крик. — Не понравится мне что-нибудь — убью! — и я пнул ногой тело Гришика Геворкяна, которое начало было шевелиться. Шальная мысль пришла мне в голову.

И называть меня впредь будете только «батоно Нури» (господин Нури), как принято в Грузии. Мы в Грузии живем, вы понимаете это, дерьма собачьи?

Несколько человек из присутствующих согласно закивали — это были грузины по-национальности. Неожиданно для себя я избрал правильную тактику: будучи в душе русским шовинистом, но, живя в Грузии и имея грузинскую фамилию, я взял на вооружение неслабый грузинский национализм. К слову, скажу, что «грузин» — это название собирательное. Грузинская нация состоит из огромного числа мелких национальностей, нередко имеющих свой язык — сванов, мегрелов, гурийцев, рачинцев, лечхумцев, месхов, кахетинцев, карталинцев, мохевов, хевсуров, аджарцев … не надоело? Я мог бы перечислять еще. Только немногочиленные карталинцы могут считать себя этнически «чистыми» грузинами. А вот, например, многочисленные, умные, а где-то и страшные, мегрелы, иногда не причисляют себя к грузинам. У них свой язык. Как, собственно и абхазы. Но в те годы, о которых я рассказываю, все эти народности проходили как «грузины».

А кто не будет меня так называть — поплатится! — и с этими словами я вышел, спокойно пройдя сквозь раздвинувшийся круг.

Назавтра, придя в школу, я невозмутимо сел на свое место. До начала урока оставалось минут пять. Сосед мой по парте — Вазакашвили, по прозвищу «Бидза» («Дядя»), никогда не обижал меня, даже защищал от назойливых приставаний одноклассников. «Дядей» его назвали потому, что он несколько раз оставался на второй год и был значительно старше других ребят. Я давал ему списывать, а он защищал меня — получался своеобразный «симбиоз».

Привет, Бидза! — нарочито громко поздоровался я с ним.

Салами, батоно Нури! — вытаращив глаза, выученно отвечал он на приветствие.

Я встал со своей парты и начал обходить ряды, здороваясь со всеми мальчиками. Отвечали мне кто как. Кто называл меня «Нурбей», кто «Курдгел» («Кролик» по-грузински — это была моя «кличка», по-видимому, из-за моей былой беззащитности), а кто, как положено — «батоно Нури». Последним я кивал, а первым спокойно сообщал: «Запомню!» Девочки испуганно смотрели на меня, не понимая, что происходит.

Напоследок я подошел к Геворкяну:

Привет, Эшипоч! — громко поздоровался я с ним. Серое лицо Геворкяна передернулось. Очень уж было обидно получить «ослиного члена» перед всем классом. И от кого — от вчерашнего робкого «Курдгела»! Но Гришик опустил глаза и ответил:

Здравствуй, батоно Нури!

На перемене я поочередно отзывал в сторону того, кому говорил «запомню», и, вывернув ему руку, либо схватив за горло, спрашивал:

Ну, как меня зовут?

Если получал нужный ответ, то отпускал его, а тем, кто отказывался называть меня господином, я быстрым движением шлепал левой рукой по лбу, приговаривая:

Теперь твой номер — шестьсот три!

«Шлепнутые» шарахались от меня, смотрели как на чокнутого. Иногда даже пытались кинуться на меня. Но я все предвидел и применял к ним один из трех разученных мной приемов самбо. Левую ногу я ставил сбоку от правой ноги противника и сильно бил правой рукой по его левой щеке. Ударенный тут же падал вправо. Если ноги у противника были расставлены, я протягивал в его сторону свою левую руку, как бы пытаясь толкнуть его. Противник инстинктивно захватывал мою руку за запястье. Если он хватал левой рукой, то я, придержав его захват своей правой, локтем левой руки, надавливал сверху на его левую руку. Если же тот хватал правой рукой, то я, опять-таки, придержав его захват, клал ладонь своей левой руки на его правую сверху и давил на нее. В обоих случаях противник с криком приседал и продолжал сидеть и кричать, пока я не отпускал его со словами: