Афанасий Фет - Воспоминания

Вот уже три недели, как я принимаю хинин, а с неделю даже увеличенными дозами. Но теперь лихорадки совсем нет. — Приложенную записку отвези к Каткову и чем скорее, тем будет лучше.

Передайте милому Мите, что я благодарю его за поздравление и глубоко болею о его хилом здоровье. Я к вам вчера отправил письмо, надеюсь, что оно дошло до вас. Давно тебя ждет Шопенгауэр, которого я купил без малейшего затруднения за пять рублей.

Сегодня день моих именин, и в первый еще, сколько я помню этот день, я обедал в одиночестве. Вот уж десятый день, как безвыходно сижу дома; недостаток воздуха и движения совсем лишает меня аппетита, да и слабость и усталость. Итак, дело стоит только за вами. А между тем может быть тебе удастся прочесть Каткову начало своих военных воспоминаний. А потом мы сами прочтем их и решим. Пожалуйста, до скорого свидания.

Ваш В. Боткин.

Наконец-то собрались мы исполнить давнишнее желание Василия Петровича, зазывавшего нас к себе в Петербург на квартиру, при устройстве которой он положил столько старания. Впродолжение двух недель, проведенных нами у него, он видимо старался быть любезным. Но в виду раздражительности нашего амфитриона, мы тайно чувствовали безусловное радушие нашего московского хозяина, не отличавшего нас излишним вниманием, но зато предоставлявшего нам полную свободу. Как ни приятно было нам приехать в Петербург, мы все-таки оставили его не без некоторого нравственного облегчения.

В Москве ожидало нас письмо Тургенева:

Баден-Баден

2 январи 1865 г.

Милейший Афан. Афан., сейчас получил ваше письмо и отвечаю сейчас же. Прежде всего, так как вы этого желаете, сообщаю вам несколько подробностей о собственной особе и об ее намерениях. Я остаюсь здесь до начала февраля, потом еду в Париж и в конце февраля, если ничего не случится, выдаю дочь замуж, которая на этот раз уже помолвлена за молодого, серьезного француза, находящегося во главе значительной стеклянной фабрики. Он образован, хорошей фамилии, а главное, очень понравился моей дочери. Окончив это важное дело, я возвращаюсь на месяц в Баден, а вначале апреля еду в Петербург, а оттуда в Москву, а оттуда в Опасское, а оттуда в Степановку. В России я останусь месяца два, чтобы по мере возможности привести в ясность свои дела. Ваши слова: «что у нас теперь все в убыток», — нисколько меня не удивили, ибо я уже два года тому назад знал, что кроме выкупных денег (и вследствие этого избавления от казенного долга) ни на один грош дохода надеяться нельзя в течении пяти лет, а потому я умолял дядю тотчас все имение представить к выкупу, с уступкой пятой части. Но дядя, из очень похвального, но для меня очень горестного чувства сохранения моих выгод, ничего этого не сделал, или сделал только вполовину и посадил меня на мель самым убийственным образом. Но об этом после.

Присланное стихотворение очень и очень мне понравилось. Тонкое и верное сравнение. Но каким образом: все тише, все ясней в первой строфе — ладит с мраком во второй? Тут есть маленькое отсутствие гармонии и поэтического равновесия. Я думаю, это весьма легко исправить.

Мне хорошо живется, — я, здоров, надеюсь, что и вы также. Поклонитесь от меня вашей жене и всем московским приятелям и не забывайте

преданного вам Ив. Тургенева.

Л. Толстой писал нам в Москву:

23 января 1865.

Как вам не совестно, милый мой Фет, так жить со мной, как будто вы меня не любите, или как будто все мы проживем МаФусаиловы года. Зачем вы никогда не заезжаете ко мне? И не заезжаете так, чтобы прожить два, три дня, спокойно пожить. Так хорошо поступать с другими. Ну не увиделись в Ясной, встретимся где-нибудь на Подновинском; а со мной не встретитесь на Подновинском. Я тем счастлив, что прикован к Ясной Поляне. А вы человек свободный. А глядишь, умрет кто-нибудь из нас, вот как умер на днях Вал. Петр., сестрин муж, тогда и скажет: «что это я дурак, все об мельнице хлопотал, а к Толстому не заехал. Мы бы с ним поговорили». Право, это не шутка. Вы писали «и оплеуха тут была» и верно написали уже. Мне страшно хочется прочесть, но страшно боюсь, что вы многим значительным пренебрегли и многим незначительным увлеклись. Мне очень интересно.

А знаете, какой я вам про себя скажу сюрприз: как меня стукнула об землю лошадь и сломала руку, когда я после дурмана очнулся, я сказал себе, что я литератор. И я литератор, но уединенный, потихонечку литератор. На днях выйдет первая половина 1-й части 1805 года. Пожалуйста подробнее напишите свое мнение. Ваше мнение да еще мнение человека, которого я не люблю тем более, чем более я вырастаю большой, — мне дорого — Тургенева. Он поймет. Печатанное мною прежде я считаю только пробой пера; печатаемое теперь мне хотя и нравится более прежнего, но слабо кажется, без чего не может быть вступление. Но что дальше будет — беда!!! Напишите, что будут говорить в знакомых вам различных местах и, главное. как на массу. Верно пройдет незамеченно. Я жду этого и желаю, только бы не ругали, а то ругательства расстраивают… Прощайте, бывайте у наших. Вас от души любят. Марье Петровне мой поклон.

Я рад, что вы любите мою жену; хотя я ее меньше люблю моего романа, а все-таки, вы знаете, жена. — Приезжайте же ко мне. Нежели не заедете из Москвы с Марьей Петровной, право, без шуток, это будет очень глупо.

Л. Толстой.

В. П. Боткин писал:

С.-Петербург.

14 Феврали 1865.

Не знаю, застанет ли письмо это вас в Москве, во всяком случае желаю вам благополучно добраться до Степановки. Вероятно, вы провели масленицу довольно весело; но для тебя, Маша, которая всегда расстается с Москвою нелегко, я думаю, все это время мелькнуло с быстротою молнии. И я на масленице был три раза в театре, чтобы вознаградить себя за зиму, во всем остальном масленица прошла для меня тихо.

Начал читать роман Л. Толстого: как тонко подмечает он разные внутренние движения, — это поразительно. Но не смотря на то, что я прочел больше половины, нить романа нисколько не начинает выясняться, так что до сих пор подробности одни преобладают. Кроме того, к чему это обилие французского разговора? Довольно сказать, что разговор шел на французском языке. Это совершенно лишнее и действует неприятно. Вообще в языке русском большая небрежность. Это очевидно вступление, — фон будущей картины. Как ни превосходна обработка малейших подробностей, а нельзя не сказать, что этот фон занимает слишком большое место.

Морозы большие кончились, и теперь все будет приближаться к весне и меня приближать к Степановке. Вот как я располагаю: тотчас после Святой недели, — нынче Светлое Воскресение будет 7 апреля, — следовательно, Светлая неделя кончится 14 апреля, — я отправляюсь в Москву, остановлюсь у Мити и проживу дней около десяти или побольше. А к первому числу мая направлюсь к вам, — во-первых, потому, чтобы подышать весенним воздухом, а во-вторых, чтобы пожить с вами подолье, ибо в августе я намереваюсь съездить заграницу, и потому должен буду оставить Степановку еще в июле. Но об этом мы обстоятельно посудим и переговорим. — Если что забудете купить для Степановки, то напишите сюда, — поверьте, я человек аккуратный и все выполню.